|
Волна этого движения, распространявшаяся вглубь и вдаль, за пределы ее собственного горизонта, это приниженно брезгливое чувство самим себе, зарождающееся в людях при виде ее блистающего совершенства, оказало на нее завораживающее гипнотическое действие, которому она не умела и не могла сопротивляться. Они смотрели на нее разинув рот, едва ли не с испугом, когда она ступала меж ними с осторожностью кошки в мокрой траве. Растрепанная черноволосая девка с ведерным глиняным чаном в руках, в холщовом переднике, закрывающем платье от горла до пят, кое‑как протиснулась мимо нее – простите, миледи! – и бросила через плечо такой неожиданно свежий и чистый взгляд, словно только‑только росой умылась. Венону Сариану опахнуло сладким дурманом, крепким и терпким настолько, что она на некоторое время потеряла представление о сторонах света, о том, где право‑лево, вперед‑назад, верх‑низ, и она очнулась, лежа на земляном полу скомканной бабочкой, рыхлой грудой шелков и кружев, от того, что ей под самый нос сунули еще какую‑то нестерпимо вонючую склянку.
– Уберите ее отсюда! – услыхала она ворчливое распоряжение того, кто здесь заправлял. – – Дамочкам здесь не место. Бесподобный Грасе, один в целом свете способный сказать про королеву «она». – Слушаюсь, де Грасе, – отозвался над самым ее ухом чуть ироничный голос Рэндалла. Она и не помнила, чтобы он когда‑либо говорил с иной интонацией. Или, может быть, он говорил так только с ней? – Так‑то лучше. Ара, хватит, она уже моргает. Венона Сариана уловила над собою взмах алого, словно потолок занялся пламенем или пролетела жар‑птица. Потом она сообразила, что это рукав. – Бсст! Королева… – презрительно бросил Грасе вслед Рэндаллу, выносившему жену на свежий воздух. – Что? – глупо переспросила Аранта. – Эта?! Не может быть! Грасе только плечами повел: он дважды не повторял. Аранта поджала губы. По ее мнению, герой и умница Рэндалл заслуживал чего получше барыньки, хлопнувшейся об пол в их чистеньком лазарете, где никто не умирал, никого насильно не резали, народ тихонько дремал без единого матерного слова, и только дизентерийные в своем дальнем уголке с уже остывающим пылом резались в кости на будущие трофеи. Она уже слишком занята была мыслями о том, как ей хорошо сделать свое дело, чтобы ходить и только попусту размышлять о том, как она в принципе ненавидит войну. Ей вовсе не льстила мысль, что при виде котла, в котором она варится, приличные люди падают в обморок. Она испытывала, наверное, то же чувство возмущения, какое испытывает всякий солдат при мысли, что его обожаемый полководец, оказывается, принадлежит не только ему, но в большей степени – кому‑то другому, в твоих глазах – недостойному, о ком вообще до сих пор и речи не было. Она встретилась негодующим взглядом с Грасе, и тот состроил ей рожу. Знай свое место, ведьма. Всегда. – Что и требовалось доказать, – констатировал Рэндалл; – И поверьте, я этому не рад. – Вы полагаете, я – ничтожество? – Венона Сариана выпрямилась как дочь и жена короля. – Я докажу вам, что вы ошибаетесь. – Не надо, – посоветовал Рэндалл со своим обычным беспечным и бесчувственно‑безмятежным видом, так выводившим ее из себя. – Сломаетесь. – Вы угрожаете мне? – Да никоим образом! Я предупреждаю вас, чтобы вы не покидали рамок, обеспечивающих вам лояльность среды. Если вы начнете что‑то делать, то натворите таких вещей, которые вас погубят, поймите вы это, существо не от мира сего! – Итак, вы полагаете, я не способна переделать под себя этот ваш скудный, грязный, никчемный, бесцветный, уродливый мирок? – Ох, поменьше бы вам слушать Кариатиди, дитя мое. |
