Изменить размер шрифта - +
Не в силах сделать выбор – естественный для Хозяев, не имевших постоянной формы, но запретный для человека – ребенок ждал спасения или смерти.

«Все, – решил шаман. – Пора!»

Прижав камешки мизинцем и безымянным пальцем к центру ладони, большим и указательным он ухватил ребенка за левый сосок. Малыш пискнул. Быстрым движением ножа шаман отхватил сосок, смахнув сизый кусочек плоти на пол, и уронил в ранку один из камешков. То же самое он проделал и с правым соском. На груди новорожденного образовались две кровавые лужицы. Впрочем, крови натекло мало. Камни, закупорив раны, уже пустили корни. Темные, блестящие нити, тоньше волоса и проворней хорька, впились во влажную плоть. Края отверстий сомкнулись вокруг новых сосков, делая часть Шаннурана – частью маленького а'шури. С девочками было сложнее: соски требовались будущим матерям для кормления детей, и шаман обходился одним камешком, находя для него иное, заветное местечко.

Дитя причмокнуло губами, и крепкий сон сморил ребенка.

Еще с минуту шаман вглядывался в малыша. Да, наконец уверился он. Метаморфозы прекратились. Теперь, если мальчик – юноша, мужчина, старик – станет уделять должное внимание «грезам Сатт-Шеола», он проживет долгую и счастливую жизнь. Тело его будет меняться сообразно закону взросления, а позже – старения. Иные законы, убийственные для людей, не обретут власти над а'шури.

«Просто камни, – говорил наставник, повторяя это по тысяче раз. – Из-под ног. Никогда – рубины, сапфиры, изумруды. Никогда! Иначе ты убьешь ребенка.»

Просто камни, кивал шаман: глупый, молодой.

«Мы живем на глубине. Мы плаваем в чувствах Хозяев, несущих изменения. Обычный камешек спасет дитя. Драгоценный – убьет. Младенец не выдержит напора страстей, текущих через рубин или алмаз. Наверное, вне Шаннурана такое возможно. Там влияние Хозяев рассеяно в пространстве; здесь – собрано в тугой комок. Только шури'аш, полностью вылизанный Черной Вдовой, способен принять в себя драгоценность, вплоть до величайшей, и остаться в живых. Шури'аш, второй раз родившийся в Шаннуране, вскормленный млечным соком…»

Да, кивал шаман.

Он кивал и сейчас, в такт воспоминаниям, не замечая этого. Руки занимались привычным делом: мяли тельце спящего малыша, гнули конечности в суставах. На первых порах ребенку придется грезить с помощью родителей. Мать и отец знают, что делать; судя по младенцу, с ним не будет много хлопот. Чужой сын вырастет сильным и здоровым. Чужой… Мой сын, думал шаман. Мой гордый, мой безумный; мой несчастный сын. Уж лучше бы ты сорвался в пропасть. За двадцать лет я бы оплакал тебя – мертвого – и, пожалуй, смирился бы. Почему ты еще жив? Сегодня я навещу тебя, и мы поговорим обо всем. Ты ждешь старика-отца? Хотелось бы верить, что ждешь.

– Можно? – спросил дед новорожденного.

Шаман очнулся. Ноздри будоражил запах грибной браги. У стены дышала жаром груда мелко наколотого угля. Над ней булькал, закипая, котел с водой. Две старухи бросали в кипяток слизней, вымоченных в крепком рассоле, и коренья щель-травы. Рядом ждала груда мелких, заранее очищенных рачков – таких сетями ловили в подземных озерах. Женщины помоложе, ловко орудуя ножами, чистили и потрошили живородков. Чешуя веером разлеталась во все стороны. Перемигиваясь с красавицами, юноши возились со связками летучих мышей – жаркое из крылатых визгунов на вкус напоминало мясо серой белки. Летом молодежь поднималась за белками наверх, в леса на склонах, но зимой приходилось довольствоваться мышами.

Остальные а'шури переминались с ноги на ногу, ожидая, когда им разрешат приступить к пиршеству.

– Можно, – сказал шаман.

 

* * *

 

Рука скользнула в щель между камнями.

Быстрый переход