|
Окостенел язык, утратив способность к осмысленной речи. Все, на что хватило несчастного – заползти в камеру, где раньше томился юный беглец, сесть у стены и ждать смерти.
– Двадцать лет, – сказал шаман. Да, молча согласился ложный шури'аш. – Смерть. Ты ждешь ее двадцать лет. Из лаза послышался далекий шорох. – Ты жив. Почему? Не знаю, без слов ответил сын. – Еда. Питье. Сон. Что это, спросил ложный шури'аш. Я забыл. – Почему ты жив?! Жив, повторил сын. Что это? Я забыл. – Ты грезишь? Шаман знал, что нет. Этот разговор, когда один спрашивал, а второй молчал, повторялся всякий раз, год за годом. Зачем ты ходишь сюда, спросил шаман самого себя. И дал ответ: я надеюсь, что найду его мертвым. Не мумией, которая живет вопреки здравому смыслу, а честным мертвецом. Трупом, лужей, впитавшейся в известняки; частью стены. Тогда я успокоюсь. – Она вылизывает тебя? Не скажу, молчал сын. Шаман вспомнил, как бесновалась Вдова после побега. Шаннуран содрогался от ее гнева. А'шури попрятались в укромнейшие из залов и галерей; кое-кто выбежал наружу, боясь, что горы рухнут и станут им гробницей. Нет, обошлось. Вдова успокоилась, и все вернулось на прежние, давно известные пути. Разве что Черная Вдова стала реже избирать пленников в пищу, и чаще – в сыновья. Впрочем, приемные сыновья умирали чаще обычного, не выдержав вскармливания и вылизывания. Гонясь за количеством, Вдова останавливала свой выбор на тех, кто был годен лишь отчасти. Шаман иногда думал, что бедняги скорее решились бы стать Вдовьим обедом, чем Вдовьей долей… – Что? – громко спросил он. – Отряд, – доложили из коридора. – Вернулся. – Пленники? – Восемь. – Хорошо. Я вернусь, шепнул он сыну. Родится мальчик, и я вернусь. Жди.
…призрачный, зеленоватый свет. Клыки сталактитов и сталагмитов. Губчатая плесень на стенах зала. Перламутровое облако над головами собравшихся. Пленники у алтаря. Волынки в руках а'шури. – Х'орбар фузган! – А'шур ниган! – Х'орбар фузган! – А'шур ниган!.. Все, как обычно, думал шаман, ожидая явления Черной Вдовы. В недрах гор, под толщей земли и громадой камня, нет ничего нового. Есть ли новое снаружи, под солнцем и луной? Иногда ему хотелось вернуться в камеру, сесть рядом с сыном – и больше не вставать. Мускус и тлен. О да, мускус и тлен.
Глава первая
|
