— Что это? — удивленно спросила Елизавета.

Савелий не отвечал. Он тронул пальцами колючие осколки и высыпал из саквояжа остальное. Расползаясь, стекло засыпало блюдечко из кофейного сервиза.

— Вот, кажись, и все, — негромко произнес Савелий. — Нет, есть что-то еще, — вытащил он папку. — Раскрыв ее, он увидел те самые вырезки, что Чернопятов показывал ему накануне. Подарок, стало быть. А может, предупреждение? Да-с, еще одно разочарование.

С минуту он разглядывал эту странную горку из битого стекла. А потом неожиданно громко расхохотался.

— Ха-ха-ха! Вот оно как бывает! Ну, кто бы мог подумать! Ну, мошенник!

Глава 3 Куда делись камушки?

Сколько Георгий себя помнил, он всегда хотел разбогатеть и мечтал о деньгах до болей в печенке. Ибо еще с детства уяснил, что деньги, кроме обыкновенных плотских удовольствий, приносят еще и ощущение свободы.

Необыкновенное чувство!

Проживший едва ли не всю сознательную жизнь рядом с роскошью, он никогда не мог воспользоваться ее благами, ибо всегда оставался «кухаркиным сыном».

Домочадцы имения графа Строганова казались ему почти полубогами. А сам хозяин, величественный Сергей Григорьевич Строганов, представлялся едва ли не громовержцем, определяющим людские судьбы.

В действительности власть старика не распространялась дальше собственного имения да еще нескольких деревушек, доставшихся ему от покойного батюшки. Но зато здесь он был царь и бог и с равной благосклонностью принимал поклоны многочисленной челяди. Брюзжащий, нелюдимый, он производил неприятное впечатление, и трудно было поверить, что в молодые годы Строганов был неистощимым балагуром и задорным весельчаком и что запросто сводил с ума девиц на выданье, каковых в Москве водилось немало. Сейчас, закрывшись от мира, он занялся собирательством картин, что заменило ему все прочие услады жизни.

Впрочем, слабость у него была — молоденькие горничные, что сновали по огромному барскому дому веселыми беззаботными птахами, и ни у кого не вызывало удивления, если старый хозяин иной раз запирался с одной из них в своих покоях. Даже графиня, старая карга с вытянутым лицом, лишь махала на проказника рукой и приговаривала:

— Пусть побалует. Много ли ему еще осталось.

Вот от такого баловства и народился Георгий Чернопятов. Фамилию придумали ему неспроста, а с умыслом. Рассказывали, будто выходил он из чрева матери не головой, как подобает младенцу, а пятками вперед, и повитухи, намучившись вконец, в сердцах нарекли мальца Чернопятом. А немного позже обидное прозвище укрепилось и стало фамилией.

На строгановское наследство уповать ему не приходилось — подобных отпрысков у сиятельного графа набиралась едва ли не половина деревни. А потом, у графа был законный наследник, который, поссорившись с родителем, отбыл куда-то за границу. Но связь с отцом не потерял и на каждое Рождество присылал ему праздничную открытку. О сыне графа говорили разное, но все какое-то смутное, туманное… Самое большее, на что мог рассчитывать Георгий, так это на пряник, сунутый впопыхах сердобольной мамкой.

Но судьба неожиданно повернулась к Георгию лицом. Стареющий граф вдруг начал проявлять к незаконнорожденному отпрыску нешуточный интерес. Трудно было сказать, чего здесь было больше — сентиментальности, свойственной всякому пожилому человеку, или обыкновенной расчетливости (все-таки из байстрюков выходят самые лучшие управляющие), а может, и того, что его любимый сын, оставив родительский кров, осел в чужих краях. Сергей Григорьевич определил Жору Чернопятова в гимназию, где тот выбился в лучшие ученики. Уже заканчивая последний класс, подросший Георгий имел разговор со своим отцом.

— В Москву поедешь учиться… по финансовой части.