На помощь пришла хорошо знакомая читателю графиня Олимпия де Суассон, к тому времени уже ставшая матерью троих сыновей, но ничуть не остепенившаяся. Она успела сдружиться с Генриэттой и, являя собой женщину весьма легкомысленного поведения, была горазда на рискованные выдумки. Дама предложила воспользоваться так называемой «ширмой», т. е., молоденькой особой, за которой Луи начал бы притворно ухаживать, отгоняя все подозрения от истинного предмета его любовных устремлений. Ему предложили три кандидатуры: хорошеньких барышень Бонн де Пон и Франсуазу де Шемеро из числа фрейлин королевы, а также семнадцатилетнюю мадемуазель Луизу де Лавальер из штата Мадам.

Король послушно начал проявлять знаки повышенного внимания к девице де Пон, и та была готова принять их, но тут переполошились добродетельные родственники фрейлины. Боясь впасть в немилость у Анны Австрийской, они срочно отозвали ее в Париж под тем предлогом, что тяжело болен ее дядя, маршал д’Альбре. Надо сказать, что девица попала из огня да в полымя: пятидесятилетний дядя, первостатейный распутник, был здоровехонек и немедленно по уши влюбился в свою очаровательную племянницу. В скобках скажем, что именно в доме дяди Бонн сдружилась с будущими фаворитками короля, Мадам де Монтеспан и Мадам де Ментенон, существенно поспособствовав устройству последней на службу гувернанткой к побочным детям монарха.

Король счел, что отъезд Бонн де Пон в Париж был делом рук матери, и напрямую высказал Анне Австрийской претензию, чтобы «она поумерила свое благочестивое рвение». Он переключился на мадемуазель де Шемеро, отчаянную кокетку, но, видимо, красавица переусердствовала в стремлении заполучить венценосного любовника, и Луи предпочел ей застенчивую, мечтательную, мягкосердечную, еще не испорченную развращенными нравами двора провинциалку, семнадцатилетнюю Луизу де Лавальер.

Широко известно, чем неожиданно обернулась затея Олимпии де Суассон, – после пятидесятилетнего перерыва во Франции была возрождена должность официальной любовницы короля. Надо сказать, что при самом горячем желании подражать французским правителям на такой безнравственный шаг не решилась ни одна монархия Европы. С начала августа 1662-го уже Генриэтте пришлось выступить в роли ширмы для нового увлечения короля. Опять-таки, то ли с горя, то ли в отместку неверному возлюбленному, она снизошла до того, что стала благосклонно принимать ухаживания графа де Гиша, который будто был создан для роли романтического любовника: красивый, изысканно любезный, непревзойденный сочинитель нежных, проникнутых безудержной страстью писем, великий мастер на изображение всех видов амурных переживаний. Этот воздыхатель еще более усилил ревность месье (который, надо сказать, теперь был весьма огорчен тем, что братец-король предпочел его жене безликую особу из штата фрейлин герцогини), и семейной жизни высокородной супружеской пары больше уже не было суждено вернуться в нормальное русло.

Мы еще неоднократно будем возвращаться к судьбе Генриэтты Английской, ибо эта женщина сумела оставить по себе след в истории Франции. Как далеко зашло увлечение Людовика ХIV своей невесткой? Никто из историков не может дать на этот вопрос сколько-нибудь определенный ответ, но я сочла нужным привести здесь небольшой, однако весьма интересный эпизод.