Те, что издавна знали замок, едва его обновлённым могли узнать. Одни апартаменты, предназначенные для короля, заново переоблачили с несравненной роскошью.

Особенно освежён и великолепно оформлен был французскими гобеленами, обитыми на золотых и серебряных фонах, покой для аудиенций, в котором поставили трон, унаследованный от Яна III, а над стулом для короля повешен был красивый портрет Станислава Августа, работа Бочиарелли. Посередине большое зеркало имело серебряную раму и подсвечники искусной работы, также серебряные. В спальне стены покрыли бархатом с золотом. Здесь и в иных покоях короля подвесное зеркало, подсвечники, боковые геридоны, столы, экраны к каминам, старинной работы, все серебряные. Кровать в спальне, о которой было предание, что её Ян III получил в подарок от короля Людовика XIV, привлекала грандиозностью и вкусом. Её балдахин и покрытие украсили богатой вышивкой серебром и золотом.

Прямо из залы аудиенции король вышел в большую залу, называемую гетманской, украшенной изображениями гетманов натуральной величины, во всей форме. Тут бросался в глаза портрет князя Михала Радзивилла, гетмана литовского и воеводы виленского, на коне, выполняющего смотр войска литовского перед Августом III под Заблудовом, вытканный, как говорили, в местной фабрике, чему поверить было трудно. Сомневающимся в том, что где-то в Литве или Польше такая замечательная рукодельня, производящая arazze, могла находиться, указывали другие шпалеры в нескольких покоях, подобной работы, с серебряными, широко вышитыми краями.

Король едва короткое мгновение мог отдохнуть; шум в соседних залах, переполненных гостями, вынудил его поспешить показаться им. Только несколькими словами перебросился с Комажевским.

– Как тебе кажется, Комажес? До сих пор…

– Всё хорошо, – отпарировал генерал, только слегка кривясь. – До избытка, может, этого хорошего, но по-радзивилловски.

– На военной стопе, – шепнул король, улыбаясь, – и меня также на коня хотели посадить, конечно.

Комажевский пожал плечами.

– Всё это уже избито, – ответил он. – Запал великий, энтузиазм искренний, в этом хозяин мог убедиться. Виваты почти заглушали пушки.

Не время было долго обсуждать. Отворили двери; король приукрасил уста официальной улыбкой и вышел с тем изяществом и элегантностью, которые его всегда сопровождали, даже в наиболее болезненные минуты жизни. Кто-то, видя эту улыбку, позже красноречиво выразился, что у короля была она проявлением gratiae status.

Группа дам, также ожидающих короля у двери, с воеводиной смоленской Тышкевичевой во главе, весьма праздничная, цвела красивыми и важными личиками, по большей части бывших уже знакомыми его королевскому величеству. Выделялись среди них: княгиня Массальская, Пжезецкая, старостина минская, Солтанова, великая литовская хорунджина, Бжостовская, Рдултовская, писарова Моравская, и пани новогродзянки: Войниловичи, Яблонские, Межейевские, Завишины, Котлубаёвы и т. д.

После первых приветствий, неизвестно кто, кажется, что пани Моравская, сестра князя, обратила внимание короля на недавно специально изукрашенный тот потолок Эстки, который стоил ему столько труда. Станислав Август, хотя ему, может быть, хотелось улыбнуться, был вынужден хвалить этот свой апофеоз и выразить благодарность, а вместе удивление такому быстрому выполнению.

Видя, как наияснейший пан обратил взор на верх, все подняли его на потолок и, по его примеру, восхищались страшной Жадностью, Гением княжеского дома, Добродетелью, Мудростью и крылатыми сердцами, горящими на алтаре.