– Должен бы вернуться.

– Несомненно! – воскликнул подконюший. – И дай Боже, чтобы скорей вернулся, так как замещать его – не моё место.

– А как кажется пану подконюшему? – прибавил беспокойный Шерейко.

– Мне ничего не кажется, – рассмеялся Вистошевский. – Скажу вам, у нас теперь такой беспорядок, что человек не знает, где и как повернуться, а слушать нужно, потому что князь объявил: малейшее неповиновение – прочь со двора.

Сделав гримасу, литвин поклонился и, не желая быть помехой свободному потреблению колбасы, ушёл.

Конец концов, от Вистошевского ничего не узнал, а хотел обязательно достаточно узнать, что стало с Понятовским. Таким образом, пользуясь тем, что не был занят, так как ему как-то ничего не велели и словно забыли о нём, пошёл на разведку. Он был вынужден идти след в след по тропам исчезнувшего Филиппа. Он разузнал, что утром видели его шибко шагающего к фрауцимер, а здесь ни к кому другому не мог идти, как к панне Моники. Узнал от девочек, что его видели входящим к ней, но выходящего никто не заметил.

Шерейко так верно решил, что он обязательно должен был встретиться с Моникой. Стоял и ждал.

Как-то к полудню уже заметил её, проносящуюся, и переступил ей дорогу.

– Пусть панна Моника соблаговолит поведать мне, – воскликнул, приветствуя её, – что сделала с Филиппом. Он мне срочно нужен.

Девушка, краснея, посмотрела ему в глаза, но он должен был ждать ответ добрую минуту времени. Монисия была вынуждена солгать и хотела это сделать ловко. Она чувствовала, что, оставляя Шерейку в неопределённости, побуждает его этим к новым поискам, которые могут обратить внимание на Филиппа.

– Вы, ваша милость, его друг? – спросила она.

– Лучшего, чем я, он, наверное, не имеет, – ответил Шерейко.

– Могу, поэтому, заверить вашу милость, что князю что-то донесли на пана писаря, – начала тихо Моника. – Ваша милость, как друг, знаете его фамилию. Гм! Гм! Догадались. Я только знаю, что его князь приказал держать, но ничего плохого ему не будет.

Шерейко сделал вид чрезвычайно удивлённого.

– Фамилию его знаю, – сказал он, – но чего же князь мог опасаться?

Панна Моника сделала дивную минку.

– Вы не знаете, куда его посадили? – спросил литвин.

Девушка должна была быть осторожной.

– Будь спокоен, пан, – сказала, улыбаясь, она, – ничего ему не будет, ну… а я, если бы я и знала куда его посадили, сказать не могу.

Она прикрыла себе уста рукой.

– Не могу.

Шерейко этим не дал себя отправить. Подошёл к ней и шепнул:

– Но я же не предам!

Он смотрел, ища ответа, но панна Моника убежала.

Литвин остался один, кислый и смешанный.

– Запихнули его в тюрьму, – думал он, – а он всё сложить готов на меня, что его уговорил. Дела усложняются. Если бы я мог с ним увидиться!

Шерейко был так обеспокоен, что всего великолепия приёма, въезда, кортежа почти не посмотрел, а то, что видел, совсем не застряло в его памяти.

Он упрекал себя в том, что подверг Филиппа опасности, хотя ему приписывал, что всё выявилось раньше времени.

Ходил он так, ища в голове какой-то помощи, когда двор короля, часть которого опередила наияснейшего пана, заехал во двор и под командованием старосты пясечинского начал размещаться в приготовленных покоях. Три пажа короля также тут были. Шерейко издалека к ним присматривался, когда его привлекла одна физиономия. Было это весёлое и озорное личико одного из пажей, Бельграма.

Шерейко знал его и был с его семьёй в родственных связях.