– Ах, дочь моя, вы упадете!

– Все, эфендим, все… Вот только как передать вам ягоды? Придумала, эфендим.

Вытащив из кармана передника носовой платок, я завязала в него черешни.

– Насчет платка не беспокойтесь. Он совсем чистый… Я еще не успела вытереть им нос… А теперь ловите, смотрите не уроните на землю. Раз… Два… Три…

Старичок сосед с проворством поймал узелок.

– Большое спасибо, дочь моя! – сказал он. – Только как теперь вернуть вам платок?

– Ничего… Пусть это будет моим подарком.

– Ну зачем же?

– А почему?.. Это даже очень хорошо… И знаете, в чем дело?.. Через несколько дней я возвращусь в пансион. А у нас там принято, чтобы девушки на каникулах заводили романы с молодыми людьми и потом, когда начнутся занятия, рассказывали об этом друг другу. У меня еще ничего подобного не было, и подружки ни во что меня не ставят. Подтрунивать надо мной открыто они боятся, но за спиной, я знаю, посмеиваются. На этот раз я тоже кое‑что придумала… Вернусь в пансион, буду ходить задумчивая, опустив голову, точно у меня заветная тайна, буду грустно улыбаться. Девушки скажут: «Чалыкушу, с тобой что‑то стряслось!» А я им небрежно: «Да нет… Что со мной может случиться?..» Они, конечно, не поверят, станут допытываться. Вот тогда я и скажу: «Ну ладно… Только поклянитесь, что никому не расскажете». И сочиню какую‑нибудь небылицу.

– Ну, например…

– Знакомство с вами поможет мне… Я скажу подружкам так: «Мы флиртовали с высоким светловолосым мужчиной, переглядывались с ним через решетку забора». Разумеется, я не скажу, что у вас седые волосы. Впрочем, в детстве, наверно, вы были блондином… О, я хорошо знаю своих подружек. Они спросят: «О чем же вы разговаривали?» Я отвечу, подтвердив слова клятвой: «Он сказал, что считает меня красивой». Что я подарила вам в платке черешню, рассказывать не стоит. Скажу лучше – розу… Впрочем, нет. Розы в платках не преподносятся. Скажу просто, что подарила вам на память свой платок, вот и все…

Пять минут назад мы чуть было не поссорились со старичком соседом, а сейчас весело смеялись и на прощанье помахали даже друг другу рукой.

Тем же летом моя страсть лазать по деревьям привела еще к одной истории.

Сияла лунная августовская ночь. В особняке было полным‑полно гостей, среди которых выделялась молодая вдова по имени Нериман, изредка оказывавшая нам честь своим посещением. Ее визиты всегда являлись большим событием для нашего дома. Все восхищались этой женщиной, начиная от моих тетушек, которым никто на свете не нравился, кроме них самих, и кончая глуповатыми горничными.

Муж Нериман (говорили, что она его очень любила) умер год назад. Поэтому вдова была всегда в черном. Но мне почему‑то казалось, что, если бы черный цвет не шел так к ее белокурой головке, траур давно бы кончился и все эти черные одеяния были бы выброшены на свалку.

Нериман заигрывала со мной, точно с собакой или кошкой. Но у меня как‑то не лежала к ней душа, и отношения между нами были очень натянутые. Все ее знаки внимания я принимала весьма холодно.

Хотя отношение к ней не изменилось и по сей день, однако я вынуждена признать, что Нериман была дьявольски красива. Больше всего меня бесило в ней чрезмерное кокетство. Только в обществе женщин она немного успокаивалась. Но стоило появиться какому‑нибудь мужчине, как лицо ее, голос, смех, взгляд, – в общем, все менялось. Словом, моим школьным подругам, привыкшим действовать исподтишка, было далеко до этой особы.

Боже, какую безутешную вдову начинала разыгрывать Нериман, когда разговор заходил об ее муже, как лицемерно причитала она: «Ах, для меня жизнь уже кончилась!.