В чем же был смысл этих подношений? Не иначе, он хотел задобрить Чалыкушу, зажать ей рот, чтобы она никому ничего не разболтала!

Я была уже в том возрасте, когда мысль, что тебя помнят, не забывают, доставляет удовольствие. Да и красивые вещи мне очень нравились. Но мне почему‑то не хотелось, чтобы Кямран или кто‑нибудь другой знал, что я придаю значение этим подаркам. Если в пыль падал мой зонтик, разукрашенный бамбуковыми домиками и косоглазыми японками, я не спешила его поднимать, и тогда одна из моих тетушек выговаривала мне:

– Ах, Феридэ, вот как ты ценишь подарки!

Среди подношений Кямрана была сумочка из мягкой блестящей кожи. Невозможно передать, какое наслаждение мне доставляло гладить ее рукой, но однажды я сделала вид, будто хочу набить ее сочными ягодами. Ну и крик подняли мои тетушки!..

Была бы я похитрее, то, наверно, еще долго пользовалась бы испугом Кямрана и выманивала у него всякие безделушки.

Я очень любила подаренные им вещички, но иногда мне хотелось разорвать их, растерзать, швырнуть под ноги и топтать, топтать в исступлении. Мое отвращение, моя неприязнь к кузену не ослабевали.

Если в прежние годы приближающийся отъезд в пансион вызывал во мне грусть, то на этот раз я, наоборот, с нетерпением ждала момента, когда расстанусь со своими родственниками.

В первый же воскресный день после возобновления занятий нас повели на прогулку к Кяатхане. Сестры не любили долгие прогулки по улицам, но в этот вечер мы почему‑то задержались до темноты.

Я плелась в самом хвосте. Вдруг смотрю, вокруг никого нет. Не понимаю, как я умудрилась так отстать и меня никто не хватился. Сестры, наверно, думали, что я, как обычно, иду впереди всех. Неожиданно возле меня вырос чей‑то силуэт. Присмотрелась: это Мишель.

– Чалыкушу! Ты?! – удивилась она. – Почему так медленно плетешься? Почему одна?

Я показала на свою правую ногу, перевязанную у щиколотки платком.

– Разве ты не знаешь? Когда мы играли, я упала и разбила ногу.

Мишель была славная девушка. Ей стало жаль меня, и она предложила:

– Хочешь, помогу тебе?

– Уж не собираешься ли ты предоставить в мое распоряжение свою спину?

– Конечно, нет. Это невозможно… Но я могу взять тебя под руку. Что ты скажешь?.. Нет, нет, по‑другому… Положи мне свою руку на плечо. Держись крепче, я обниму тебя за талию. Так тебе будет легче. Ну как? Меньше болит?

Я послушалась Мишель, – действительно, идти стало легче.

– Спасибо, Мишель, – улыбнулась я. – Ты замечательный товарищ!

Немного погодя Мишель сказала:

– А знаешь, Феридэ тоже влюбилась и делится с Мишель своими секретами.

Я остановилась.

– Ты это серьезно говоришь?

– Ну да…

– В таком случае отпусти меня. Немедленно!

Я сказала это повелительным тоном командира, отдающего приказ.

– Ах, большая глупышка! – засмеялась Мишель, не отпуская моей талии. – Неужели ты не понимаешь шуток?

– Глупышка? Это почему же?

– Неужто девочки не знают тебя?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да ведь все знают, что у тебя не может быть романов. Виданное ли дело – любовная интрижка у Чалыкушу!

– Это почему же? Вы считаете меня некрасивой?

– Нет. Почему некрасивой? Ты очень даже хорошенькая. Но ты ведь… глуповата… и неисправимо наивна.

– Ты действительно так думаешь обо мне?

– Не я одна, все так думают. Девочки говорят: «В любовных делах Чалыкушу настоящая gourde…»

В турецком языке я не блистала. Но французское слово gourde мне было знакомо: «фляга», «кувшин», «баклажка», – словом, во всех значениях вещь мало поэтическая.