Я не стала больше слушать и бросилась к дверям. Но тут же вернулась. Не знаю почему. Я повиновалась голосу сердца.

– Отец! – рыдала я. – Мой отец! – и кинулась на шею старого доктора.

Он обнял меня, поцеловал в лоб и голосом, идущим из самой глубины души, сказал:

– Дочь моя, дитя мое!

Никогда не забуду я этого отеческого поцелуя, этих добрых дрожащих губ.

Вернувшись к себе, я плакала и смеялась, и так расшумелась, что доктор постучал мне в стенку из своей комнаты:

– Ты дом разрушишь, девчонка! Что за шум? Ведь сплетники‑соседи обвинят меня: «Старый хрыч заставил до утра кричать новобрачную!»

Но и сам доктор порядком шумел. Он расхаживал по комнате, притворно бранился:

– Господи, упаси мою честь, мою невинность от современных девиц!

В эту ночь мы просыпались с доктором раз десять, он в своей комнате, я

– у себя. Мы стучали в стену, кукарекали по‑петушиному, свистели, как птицы, квакали.

Вот и весь рассказ о том, как я стала новобрачной.

Мой славный доктор был таким чистым, таким порядочным, что не счел даже нужным предупредить меня о фиктивности нашего брака. Господи, да я по сравнению с ним просто легкомысленная кокетка… В нашей святой дружбе Хайруллах‑бей забыл, что он мужчина, но я не забыла, что я женщина.

Мужчины в большинстве своем плохие, жестокие, – это несомненно. А все женщины хорошие, кроткие, – это тоже несомненно. Но есть мужчины, пусть их очень мало, у которых чистое сердце, честные помыслы; и такой чистоты у женщин никогда не найдешь».

X

Когда Феридэ проснулась еще более усталая и разбитая, чем накануне, было уже двенадцать часов, и солнце стояло высоко. Она испугалась, как школьница, опаздывающая на урок, и спрыгнула с кровати.

– Ну и молодец же ты, Мюжгян! Ведь я сегодня уезжаю. Почему вы меня не разбудили?

Мюжгян ответила, как обычно, спокойно:

– Я несколько раз заходила, но ты спала. Лицо у тебя было такое утомленное, что я не решилась будить… Не бойся, сейчас не так уж поздно, как ты думаешь. Да и неизвестно, будет ли сегодня пароход. На море шторм.

– Мне надо уехать непременно.

– Я попросила папу сходить на пристань и узнать, как там обстоят дела. Он велел быть наготове. Если пароход придет, он пришлет экипаж или сам приедет за тобой.

День своего отъезда Феридэ представляла себе совсем иначе. Мюжгян возилась с малышами, тетки, как всегда, болтали и смеялись. Кямран куда‑то исчез. Феридэ загрустила. Ей было очень обидно, что на нее обращают так мало внимания.

Мюжгян тихо сказала:

– Феридэ, я оказала тебе услугу: выпроводила Кямрана из дому. И он согласился на эту жертву, чтобы не доставлять тебе лишних волнений.

– И он больше не придет?

– На пристань, может быть, заглянет проститься с тобой… Ты, конечно, рада?

Глаза у Феридэ были грустные, губы вздрагивали. В висках мучительно ломило, и, чтобы унять боль, она сжимала их пальцами.

– Да, да, спасибо… Очень хорошо сделала…

Феридэ бессвязно бормотала слова благодарности, и ей казалось, что теперь она навеки умерла для сердца любимого друга детства и больше никогда с ним не примирится.

Перед самым обедом принесли приглашение от соседа, председателя муниципалитета. Он давал прощальный обед по случаю возвращения всей семьи в город на зимнюю квартиру, а также в честь Феридэ.

– Как это так! – запротестовала Феридэ. – Ведь за мной должны сейчас приехать.

Тетушки принялись ее успокаивать:

– Нельзя не пойти, Феридэ.