Надгробные камни тут были совсем иные, чем я видела прежде. Они стояли очень ровно, словно шеренги солдат: высокие, прямые, с гладкими, плоскими верхушками, совершенно черные. Прочесть надписи на них было невозможно. Только кое‑где я различала крупные буквы: «О, аллах…»

В детстве мне приходилось слышать сказку. За далекими горами двигалось древнее войско, чтобы похитить какого‑то юного султана. Днем солдаты прятались в пещерах, а ночью продолжали свой путь. Чтобы их не заметили в темноте, солдаты плотно закутывались в черные саваны. Так они шли многие месяцы. Наконец в ту ночь, когда войско должно было напасть на город, аллах пожалел юного султана и превратил всех солдат, готовых двинуться на штурм под покровом ночи, в черные камни.

Глядя на черные надгробные столбы, выстроившиеся рядами, я вспомнила эту старую сказку.

«А вдруг это и есть та самая сказочная страна, где солдаты, закутанные в черные саваны, превратились в камни?» – мелькнуло у меня в голове.

– А кто такие эти Зейнилер[31], Хатидже‑ханым?

– Я тоже не знаю, дочь моя. Когда‑то эта деревня принадлежала им. Сейчас от них не осталось ничего, кроме минарета. Да благословит аллах их память. Они были добродетельные люди. Главным у них был Зейни‑баба. Сюда приносили больных, которых никто не мог исцелить. Я знаю одну женщину, которая была разбита параличом. Сюда ее принесли на руках, а ушла она собственными ногами.

Усыпальница, в которой лежал Зейни‑баба, была сооружена под огромным кипарисом в конце кладбища. Каждую ночь Хатидже‑ханым зажигала здесь три лампадки. Первую – на ветке кипариса, вторую – возле двери усыпальницы, третью – у самой гробницы.

Усыпальница представляла собой глубокую яму, сверху засыпанную землей. В этой яме, как говорили здесь, Зейни‑баба томился семь лет, не видя солнечного света. Когда он умер, никто не посмел прикоснуться рукой к его священному телу. Уже потом над его останками соорудили гробницу.

Хатидже‑ханым зажгла два светильника и показала мне лестницу с несколькими ступеньками, которая вела в яму.

– Спустимся вниз, дочь моя, – сказала она.

Я никак не могла решиться.

Хатидже‑ханым повторила:

– Спускайся, дочь моя. Коль ты пришла сюда, грешно не войти. Если у тебя в сердце есть какое‑нибудь желание, попроси Зейни‑баба, и оно исполнится.

Спускаясь по лестнице, я дрожала, как осиновый лист. Если бы мертвецы, спящие в могилах, обладали способностью что‑либо ощущать, они, конечно, поняли бы мое состояние в эту минуту.

В нос ударил запах сырой и холодной земли.

Гробница святого Зейни‑баба была обита цинковой жестью, выкрашенной в зеленый цвет. Из рассказов Хатидже‑ханым я узнала, что Зейни‑баба всю свою жизнь провел в нужде и лишениях и не пожелал, чтобы после смерти его останки были закутаны в пышные, расшитые шелком покрывала. Иногда кто‑нибудь приносил в усыпальницу разукрашенные покрывала, но они не могли пролежать и неделю, гнили, превращались в черные лохмотья.

Бормоча молитвы, старуха подлила масла в лампадку, горевшую у изголовья святого, потом обернулась ко мне:

– Когда наступает смертный час кого‑нибудь из жителей деревни, Азраил[32] прежде всего посещает святого Зейни‑баба, и тогда эта лампадка гаснет сама собой. А теперь, дочь моя, попроси у Зейни‑баба, чтобы твое заветное желание исполнилось.

У меня подгибались колени. Я едва держалась на ногах. Прислонившись пылающим лбом к прохладному надгробью, я зашептала тихонько, не столько губами, сколько своим израненным сердцем:

– Мой дорогой Зейни‑баба, я всего‑навсего только маленькая невежественная чалыкушу. Не знаю, как с тобой разговаривать, как тебя умолять. Извини, меня не научили ничему, что могло бы тебе понравиться.