– Все, что в моих слабых силах, – усмехнулся Ванеску. – Убить Гитлера, прости не смогу.

– Я рассказывал тебе про места, в которых жил, помнишь?

– Ну, в общих чертах…

– Ты должен найти мой хутор, после того, как выберешься отсюда… Сумасшедший фельдфебель погубит и себя, и своих приспешников, но людей ждет не меньшая опасность и исходит она…

Чеслав наклонился над самым ухом собеседника. Чем дольше Юлью слушал его горячечный шепот, тем больше склонялся к тому, что коварная болезнь успела добраться до мозга Каминского. Его рассказ о борьбе Сторожевых Псов Церкви со жрецами древнего божества, длившейся многие века, походил на бред.

Профессор окончательно убедился в верности своего предположения после того, как Чеслав заявил, что и сам является членом тайного Ордена, починяющегося непосредственно Ватикану. Он поведал о документах, которые были спрятаны в подвале его дома.

– Любой монах, Юлью, узнает секретные знаки на этих бумагах и сделает все, чтобы передать их, куда следует. Теперь хорошенько запомни, где тайник. Даже если хутор сожжен дотла, ты его отыщешь… Там есть деньги, много золота!

– Брось, друг. Вряд ли тебе и мне придется волноваться из-за каких-то церковных документов. Да и золотом воспользоваться не удастся. Уж здесь найдутся те, кто лишит нас такой возможности.

Пренебрежительный тон Ванеску и выражение его лица вызвали у Каминского неожиданную реакцию: он схватил товарища за плечи и начал трясти.

– Ты мне не веришь?!

Шум привлек внимание других узников. Чеслав отпустил Юлью и обессилено уронил голову на грудь.

– Значит, все зря… Они победили!

– Успокойся. Я запомнил и если смогу…

Ванеску не успел договорить. Поляк вновь зашелся в кашле, завалился набок. Из его горла вырвался похожий на птичий клекот звук. Юлью пытался помочь Каминскому, приподняв ему голову.

– Дыши, дыши же! Помогите кто-нибудь! Он умирает!

Чеслав и Ванеску покинули барак утром, с разницей в несколько минут. Первого вынесли и сбросили в ров четверо узников, а второй отправился в газовую камеру на собственных ногах.

Документам, о которых говорил перед смертью последний потомок Гийома Монтефальского, так и не суждено было попасть в Ватикан.

Немец, француз, китаец и белорус, сидевшие за круглым столом в полутемной комнате, отличались возрастом и принадлежали к разным слоям общества. Генрих Лютц приехал в Витебск из Берлина, где успешно торговал антикварной мебелью. Пьер Мулеж владел небольшим кафе в Милане. Вонг Ли был простым рыбаком из провинции Чуань, а хозяин квартиры Олег Витальевич Самохин вышел на пенсию в чине подполковника милиции.

При всех отличиях у четверки было много общего. Каждый свободно владел несколькими языками, имел солидные счета в двух-трех скандинавских банках, большие связи в криминальных кругах своей страны и татуировку в виде цветка с тремя треугольными лепестками на левом предплечье.

Такое же изображение было выбито на серебряной пластине, украшавшей грудь Самохина. Пронзительный взгляд его маленьких, глубоко спрятанных под седыми бровями глаз, мог бы пробуравить насквозь любого, но лица интернациональной троицы остались невозмутимыми.

– Мы никогда не встречались, но час пробил и нашим жизненным дорогам предстоит раз и навсегда соединится в общий путь. Такова была воля моего славного предка, казненного инквизицией в четырнадцатом веке, такова была воля ваших дедов, верно служивших барону Бэкону и, тоже принявших лютую смерть.

Мы, четверо избранных, несмотря на гонения, вплотную приблизились к завершению великой миссии. Наша нынешняя цель является местью только отчасти.