Зная, о чем будет говорить Эгиль, она почти не слушала его. Ее мысли были сосредоточены на том, как уничтожить его. У Эгиля были основания для того, чтобы требовать наследства Бьёрна Брюнёльфсона: на него имела право его жена Осгерд, дочь Бьёрна. Она была свободнорожденной по обоим родителям, а среди ее предков имелись хёвдинги и даже короли; поэтому он просил, чтобы судьи отдали ему половину всего, что осталось после Бьёрна, как земель, так и прочего имущества. Он говорил прямо, именно так, как следовало обращаться к этим трезво мыслящим внимательным людям.

Он закончил и шагнул назад. Тут же вперед выступил Айсберг-Энунд.

— Моя жена Гуннхильд, — сказал он, взглянув при этих словах на королеву, носившую то же самое имя, — является дочерью Бьёрна и его жены Алов, на коей Бьёрн женился по закону. Гуннхильд — законная наследница Бьёрна, и потому я взял все, что он имел, ибо знал, что вторая дочь Бьёрна не имела никаких прав требовать себе наследство. Ее мать сбежала и стала любовницей Бьёрна против воли своих родственников, а потом долго переселялась из страны в страну. Но ты, Эгиль, думаешь, что можешь держать себя здесь так же, как и везде, — нагло и беззаконно. Это не поможет тебе здесь — король Эйрик и королева Гуннхильд обещали мне законность и правосудие везде, куда достигает их власть.

Его речь оказалась длинной и глумливой. У него имелись свидетели, показавшие, что Тора Вышитые Рукава сбежала с викингом и Осгерд родилась в чужой стране незаконной дочерью. И сам Эгиль объявлен вне закона, но он так мало считается со словом короля, что возвратился сюда, чтобы нагло лгать о том, что его рабыня может являться наследницей какого бы то ни было имущества. Судьи должны передать Энунду все состояние, а Осгерд отдать королю как конфискованную у преступника собственность.

У Эгиля на щеках играли желваки, руки сжались в кулаки, а широкий лоб покрылся потом. Но все же он стоял неподвижно, как скала. Аринбьёрн, когда Энунд закончил свое слово, был белым, как мел. Когда же он вышел на свидетельское место, его голос явственно дрожал.

— Мы представим свидетельства, король Эйрик, и к тому положим присягу, что ссора между Ториром, моим отцом, и Бьёрном Брюнёльфсоном была улажена и что Осгерд, дочь Торы, имеет права наследования после своего отца Бьёрна. Кроме того, господин, мы представим свидетельства того, что известно всем: ты сам снял с Бьёрна отлучение, а после того все спорные дела, кои были до того между этими мужами, навсегда закончились.

Да, его речь была обращена как к королю, так и к судьям. Гуннхильд с трепетом ожидала, что же скажет Эйрик. Но он сидел все так же неподвижно, и его лицо было совершенно непроницаемо. С одной стороны, она знала, что он ненавидел Эгиля, а Энунд был его другом. С другой стороны, Аринбьёрн был его сводным братом и, несмотря ни на что, казался настолько дорогим для него, насколько вообще человек мог быть дорог этому стальному сердцу. Кроме того, существовал еще и закон, а также и то, как эти сотни людей расценят его деяние. Гуннхильд стиснула зубы.

Снова Эгиль выступил вперед и остановился перед королевской скамьей. Его пристальный взгляд встретился с голубыми, как лед, глазами Эйрика. Ни тот, ни другой не мигали. Тишина стала совершенно мертвой. И Эгиль прочитал стихи:

Никто не проронил ни слова в ответ. Гуннхильд с трудом сдержала яростный крик. Она сидела здесь беспомощная, она, способная сокрушать королей, ничего не могла поделать, ибо Эгиль был в своей воле и в любой миг мог обратиться к собственному колдовству — искусству скальда. Эти искуснейшим образом сложенные здесь же, на виду у всех, стихи, полные затейливых кённингов — воин обозначался словами «потрясающий копьем», жена — «наливающая пиво» и «богиня иглы», — вызывали благоговение. Упоминание в стихах приносило своего рода бессмертие, память о человеке, живущем хоть во славе, хоть в презрении, сохранялась до скончания мира.