Хокон внимательно посмотрел на ярла. Свет ламп, освещавших небольшую комнату на втором этаже, где они сидели, играл на темных волосах и бороде, выделял резкими тенями морщины на лице. В углах помещения сгустилась темнота. За ставнями повизгивал вновь поднявшийся ветер. Снаружи в комнату просачивался холод.

— Ты… Ты столько уже сделал для меня. — Хокон замялся на мгновение. — Я не могу даже представить, чем и как смогу тебя когда-нибудь вознаградить.

Сигурд криво усмехнулся.

— О, я просто думаю о будущем моего рода. Эйрик и Гуннхильд нам вовсе не друзья. — Тут, будто он скинул маску, обычное ироническое выражение сошло с его лица. Он наклонился вперед, просунул руку между кувшинами и рогами для питья и положил ладонь на руку Хокона.

— Хорошо бы, чтобы ты и я навсегда остались друзьями, король. Хорошо бы, чтобы и наши потомки жили в дружбе. — Он откинулся назад, опустил глаза и принялся пристально вглядываться в тени. — Впрочем, — чуть слышно добавил он, — это будут решать боги, не так ли? Или норны, но их бесполезно просить о милосердии.

III

В тот год зимний солнцеворот в имении Аринбьёрна в Сигнафюльки прошел невесело. Зима, казалось, тянулась бесконечно. Тусклые дни как будто старались поскорее проскочить между двумя огромными ночами, погода то была промозгло сырой, то разражалась яростными вьюгами, снежное одеяло, укрывавшее землю, то и дело таяло, сменяясь жидкой грязью, которая вскоре вновь замерзала. Чайки, визгливо крича, носились над свинцово-серыми водами, в лесу резко каркали вороны, в писке крапивника слышались страх и робкая надежда на то, что лето, возможно, когда-нибудь возвратится.

Гуннхильд оставалась здесь с осени. Получив известия из Траандхейма, Эйрик со своими дружинниками отправился в трудную поездку по стране, а жена его вновь была в тяжести. У Аринбьёрна хватало сил, чтобы оградить королеву от любой опасности. Хёвдинг и его жена искренне заботились о ней. Но она редко улыбалась и чаще предпочитала одиночество.

Однажды, когда Гуннхильд была в своем флигеле, к ней пришел Аринбьёрн. При королеве находились две служанки; одна из них пряла, а другая ткала. Чувствуя ее настроение, они вели себя так же тихо, как и она. В пасмурном небе шло к закату чуть просвечивавшее сквозь облака солнце. Сквозь окна, затянутые бычьим пузырем, просачивался тусклый свет. Над лампами дрожали унылые желтые язычки пламени. В комнате было настолько холодно и сыро, что, пожалуй, лучше было бы закрыть ставни и развести огонь в очаге. Королева не говорила ни слова; молчали и обе девушки. Она сидела в кресле (в комнате было также несколько табуреток), одетая в меховой плащ поверх платья, и о чем-то думала.

Дверь со скрипом распахнулась, приоткрыв взгляду мрачные темные сени, но тут же дверной проем почти полностью заполнила крупная фигура Аринбьёрна. Он перешагнул через порог и окинул взглядом служанок:

— Прочь.

Девушки поспешно прекратили работу. Он подождал, не снимая своего плаща, пока они не вышли, сам закрыл за ними дверь и повернулся к Гуннхильд.

— Зачем? — спросила она. — Ведь это всего лишь прислужницы.

— И все же, королева, я подумал, что ты предпочтешь говорить с глазу на глаз.

— А что же ты хочешь сказать? — Ее голос оставался совершенно спокойным.

— Это самая последняя новость… — Совсем недавно в поселение въехало несколько человек верхом на взмыленных лошадях. — Ты не делишься со мной своими мыслями, госпожа, но, кажется, всегда выслушиваешь мои соображения. Насколько внимательно ты следила за событиями последних месяцев?

Она подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза.