Они принесли известие о том, что оба колдуна согласились обучать Гуннхильд в течение года. Если она после этого пожелает продолжать учение, то Эзур должен будет заплатить дополнительно, помимо выдачи женщины. Они будут встречать Гуннхильд вскоре после весеннего равноденствия на берегу Стрим-фьорда, находившегося много севернее Ульвгарда.

Это место было известно и Эзуру, и его спутникам: именно там он получил Сейю. Это были не морские финны; они пасли свои стада в глубине страны. Однако их пути кочевья пролегали совсем недалеко от этого берега. Некоторые из них время от времени ходили к морю ловить рыбу на удочки, бить тюленей и моржей, которых потом доставляли на берег и продавали любым чужестранцам, попадавшим в эти края. Они выстроили дом, где держали товары; там же могли жить люди, если зима выдавалась особенно снежной и бурной.

Гуннхильд предстояло жить вместе с племенем до поздней осени. А когда уляжется зима, она с двумя колдунами возвратится в прибрежный дом. Это дикое и безлюдное место, к тому же прочим соплеменникам будет запрещено появляться там, так что никто не побеспокоит учителей и ученицу, когда та будет осваивать заклинания. Для иноземца, например Гуннхильд, это будет гораздо труднее, чем для человека, с детства знающего финские обычаи и язык. Она будет в безопасности. Ни один человек из племени не осмелится подойти к дому, а норвежцы в это время не заходят так далеко на север.

Эзур ворчал, что не имеет ничего, кроме их честного слова, а Гуннхильд убеждала его, что если ей причинят вред, то финны не получат ничего, зато могут потерять все, и к тому же она готова пойти на их условия, так неужели же у него меньше мужества, чем у его дочери?

Это была невыгодная сделка для племени. Ему предстояло несколько месяцев прожить без обоих своих колдунов. А перед этим они должны были бы снабдить дом всем необходимым на целых полгода. Как Сейя сказала Гуннхильд, они делали это не столько ради своей родственницы, хотя, конечно, жалели ее, сколько для того, чтобы установить с норвежцами добрые отношения и получить в лице Гуннхильд друга, который мог бы по возвращении домой иногда замолвить за них доброе слово.

— Мне даже не хочется думать о том, какие товары они потребуют с меня за второй год, — прорычал Эзур. — Впрочем, я не верю, что ты можешь пожелать остаться. Они живут не лучше собак. Хотя правда, что у них овечьи сердца и они не решатся поднять на тебя руку. — Он вдруг задумался. — И все же… Если они применят какое-нибудь хитрое колдовство…

— Ты же не боялся этого, когда находился среди них. Так почему я должна бояться? — ответила Гуннхильд.

И, по правде говоря, руны, которые он бросал, давали, казалось, хорошие предзнаменования, хотя Эзур не мог прочитать, что припасено впереди для его дочери.

Когда она сказала об этом Сейе, финка оказалась не слишком довольна. В конце концов Сейя подтвердила, что тоже попытается узнать будущее, заглянув в сны. Она долго лежала в забытьи. Придя в себя, Сейя не стала рассказывать Гуннхильд о том, что видела; сказала лишь, что духи говорили загадками, смысл которых остался темным для нее, но даже то немногое, что она поняла, заставило ее горько пожалеть о договоре, который заключили для того, чтобы освободить ее, и что она хотела бы отказаться от него.

Гуннхильд сначала принялась кричать, что за такое неверие стоит перерезать горло, но почти сразу же заулыбалась, обняла Сейю и замурлыкала что-то успокаивающее. Ведь Сейя не владеет настоящим знанием ведовства, сказала Гуннхильд. Откуда ей знать, что сны не обманули ее? А может быть, она неправильно их поняла? Если бы был какой-нибудь риск, разве ее брат не знал бы все заранее и не принял бы нужные меры?

— Нет, дорогая, я получила пророчество не о себе, — вздохнула Сейя. — И не о тебе. Злой рок, который подстерегает Вуокко и Аймо, возможно, ослепил их; ведь они не всемогущи.