|
Дэниела выбрали мне потому, что мы с ним были шестиюродными братом и сестрой — то есть очень дальними родственниками. Важно было еще и то, что разница в возрасте у нас оказалась менее десяти лет. Этим требования к паре исчерпывались, а в нашем случае все выглядело почти идеально. Кандидатов в мужья и жены было весьма мало. В самом Лондоне обитало двадцать семейств еврейского происхождения, и еще семейств десять были разбросаны по другим английским городам. Ограниченность выбора объяснялась тем, что закон обязывал нас жениться и выходить замуж внутри своего круга. Можно сказать, мне еще повезло. Дэниелу могло бы быть и пятьдесят лет; он мог бы оказаться полуслепым и даже полуживым, но все равно в шестнадцать лет я вышла бы за него и разделила бы с ним супружеское ложе. Однако самым важным (намного важнее благосостояния семей жениха и невесты и их совместимости) был тайный характер нашей помолвки. Дэниел знал, что мою мать сожгли как еретичку, продолжавшую исполнять еврейские обряды. Я знала, что он, как и любой еврейский мальчик, прошел обрезание. А принял ли он в свое сердце воскресшего Иисуса, верил ли проповедям, что мы слышали в церкви каждый день и дважды по воскресеньям, — об этом я узнаю, только когда мы поженимся. Тогда же и он больше узнает обо мне. Пока что мы оба знали: наша христианская вера — необходимое новшество, вынужденный шаг древнего народа, который всеми силами стремился выжить. Мы знали, что гонения на евреев продолжались в Европе уже более трехсот лет. В некоторых странах евреям было запрещено селиться. К числу таких стран принадлежала и Англия — родина Дэниела, с недавних пор ставшая и моей родиной.
— Дэниел хотел поговорить с тобой наедине, — смущаясь, объявил мне отец и отошел в сторону. — Я слышал, тебя взяли в шутихи, — сказал Дэниел. Я смотрела на него и видела, как медленно краснеет его лицо. Красными стали даже уши. Кожа на его лице была нежной, как у девушки, а усики над верхней губой — столь же пушистыми, как его брови, нависавшие над глубоко посаженными темными глазами. При беглом взгляде его можно было бы принять скорее за португальца, чем за еврея. Однако Дэниела выдавали тяжелые веки. Веки у него были чисто еврейскими. Мой взгляд переместился на его широкие плечи, узкую талию, длинные ноги. Симпатичный парень, ничего не скажешь. — Да. Меня взяли ко двору, — сказала я, не вдаваясь в подробности. — Когда тебе исполнится шестнадцать, ты должна будешь покинуть двор и вернуться домой. — Чей это приказ? — насторожилась я. — Мой. Я выдержала ледяную паузу, потом таким же ледяным тоном спросила: — С каких это пор ты повелеваешь мной? — Не сейчас. Когда я стану твоим мужем… — До этого еще надо дожить. — Но мы с тобой помолвлены. Ты мне обещана. Так что у меня есть права. Я нахмурилась. — Сейчас мною повелевает король. Мною повелевает герцог Нортумберлендский. Мною повелевает Роберт Дадли, его сын. Мною повелевает мой отец. Так что можешь вставать в очередь. Похоже, каждый мужчина в Лондоне думает, что вправе повелевать мною. Мои слова немного рассмешили Дэниела, отчего его лицо стало совсем мальчишеским. Он слегка ущипнул меня за плечо, словно своего дружка. Я невольно улыбнулась. — Бедная девочка, — сказал он. — Ты же попала в клетку. — Почему в клетку? — возразила я. — Королевская шутиха — не такое уж плохое занятие. — И ты не хочешь вырваться из-под власти всех, кто тобой помыкает? Я пожала плечами. — Уж лучше жить здесь, чем быть обузой собственному отцу. — Ты могла бы жить у меня. — Тогда бы я стала твоей обузой. |
