Дэниел все-таки взял себя в руки. Он снова подошел ко мне.

— Ты напрасно меня дразнишь и сердишь, Ханна Грин, — дрожащим от напряжения голосом сказал он. — Что бы ни было, но мы обещаны друг другу. Ты в своих руках держишь мою жизнь, а я — твою. Нам нельзя ссориться. Мы живем в опасном мире. Вместе легче заботиться о безопасности.

— Безопасность не для нас, — холодно ответила я. — Должно быть, до сих пор тебе везло, если ты считаешь, что такие, как мы, где-то могут чувствовать себя в безопасности.

— В этой стране условия лучше, чем во многих других. Она сможет быть нашим домом, — убежденно произнес Дэниел. — Мы с тобой поженимся. У нас родятся дети, которые будут жить как настоящие англичане. Они ничего не узнают об опасностях, через которые прошли мы. Мы даже можем не рассказывать им о твоей матери, о ее вере. И о том, во что верили мы, тоже не скажем.

— Еще как скажешь! — пророчески заявила я. — Это ты сейчас так говоришь. А стоит родиться первому ребенку, и ты не сможешь утаивать от него, кто мы на самом деле. Ты будешь стараться зажигать свечу по пятницам и не работать по субботам. Быть может, ты станешь знаменитым врачом, но ты будешь тайно делать сыновьям обрезание и учить их молитвам. И меня заставишь научить дочерей печь опресноки, не есть мясо вместе с молоком и следить, чтобы из куска купленной говядины вытекла вся кровь. Как только у тебя появятся свои дети, тебе захочется научить их заповедям и законам предков. Это что-то вроде болезни, передающейся из поколения в поколение.

— Это не болезнь, — вдохновенно прошептал Дэниел.

Осторожность была у нас в крови, и, даже ссорясь, мы не повышали голоса. Мы всегда помнили, что у теней, стен и ограды есть уши.

— Не оскорбляй дар, называя его болезнью, — добавил он. — Мы — избранные, и нам завещано хранить нашу веру.

Если бы разговор касался чего-то другого, я бы стала спорить просто из чувства противоречия. Но слова Дэниела затронули во мне глубинный пласт. Я любила свою мать и не могла отринуть ее веру.

— Согласна, — сказала я. — Это не болезнь. Но от этого гибнут, как от поветрия. Сначала погибла моя бабушка, потом тетка, а за нею и мать. И ты предлагаешь мне продолжение жизни, полной страхов. Нас впору называть не избранными, а проклятыми.

— Если не хочешь выходить за меня, выйди за христианина и делай вид, будто это и есть твоя истинная вера. Никто из наших тебя не выдаст. Я не стану принуждать тебя к браку со мной. Можешь отрицать веру, за которую погибли твои мать и бабушка. Достаточно одного твоего слова, и я скажу твоему отцу, что хочу освободиться от помолвки.

Я колебалась. При всей своей безрассудной смелости я не решалась заявить отцу, что намерена разрушить его замыслы. Я не могла сказать старухам, которые устраивали помолвку, думая лишь о моей безопасности и будущем Дэниела, что замужество меня не привлекает. Я хотела невозможного: оставаться свободной и не быть отвергнутой еврейской общиной.

— Не знаю, — сказала я, прибегая к женской хитрости. — Я не готова сказать… В общем, пока не знаю.

— Тогда слушай тех, кто знает, — сурово ответил Дэниел, усмотревший в этом способ обуздать меня.