— Так мы и кормим, ваше благородие, мы и присматриваем, пока Манька не вернется. — Паучиха еще сильнее поджала губы, так, что стало казаться, будто ее лицо пересекает уродливый шрам.

— Присматриваешь? — Жандарм подступил к Паучихе, сжав кулаки. — Знаю я вас таких! Продать, небось, ребенка перекупщикам или цыганам хотела, потому и спрятала под одеялом.

Младенец перестал плакать, вновь засунул в рот грязный палец и принялся пускать слюни.

— Дочь Льняной, говоришь? — Полицейский следователь был в курсе всего. — А отец ее кто, Михайло Токарчук?

— Он самый, — кивнула Паучиха, — Манька только с ним последние три года и живет. Его дочка. Как родилась, он с нею возился.

— Ладно, ребенка мы в приют заберем, — распорядился следователь, махнув рукой и дав команду жандармам начать обыск.

Они перерыли все вверх дном, но ничего не нашли. Все нехитрые пожитки Маньки были свалены на пол в кучу. По ним с испугом бегали потревоженные тараканы. Чтобы занять ребенка, Паучиха достала из шкафа большую фарфоровую куклу, единственный красивый и дорогой предмет в окружающей обстановке, и малышка тут же схватила ее.

— Ты только посмотри на это! — обратился полицейский следователь к своему судейскому коллеге, пожимая плечами, — убила купца — и ребенку на деньги убитого куклу купила! Чего только не насмотришься в жизни.

Внезапно он нахмурился, внимательно глядя на куклу в руках ребенка.

— Паучиха, а ну-ка подь сюда!

Та опасливо приблизилась, и полицейский вырвал из детских рук куклу. Ребенок отчаянно заплакал.

Оторвав кукле голову, полицейский разбил фарфоровое тельце на столе, сбросив часть грязной посуды на пол. Кукла разлетелась на мелкие осколки, и на стол, цепляясь за пыльную материю все еще нарядного платья, выпала длинная шпилька, на которой уже засохли багровые следы.

— Господа, вот оно, орудие убийства, — торжествующе произнес следователь, — шпилька, которой она Ваньку Дюжего заколола!

Все сгрудились вокруг него, поздравляя и одобрительно похлопывая по плечу. Никто не обращал никакого внимания на ребенка. Громко плача, девочка тянула грязные ручонки к осколкам разбитой куклы.

Заседание окружного суда было закрытым, слишком уж много было желающих пробраться внутрь и посмотреть, как будут судить Маньку Льняную. Именно из-за громкого общественного резонанса данного дела было решено проводить заседание в закрытом режиме, а для публики печатать репортерский бюллетень, для чего в зал суда было допущено несколько корреспондентов самых популярных и читаемых газет в городе.

С удивлением бывалые репортеры обнаружили, что на судебной скамье Манька Льняная растеряла все остатки былой красоты. Теперь это была смертельно испуганная, больная женщина, выглядевшая гораздо старше своих лет. Пребывание в тюрьме превратило ее в старуху.

Маньку обвиняли в двух убийствах: купца Петра Евдохина — с целью ограбления и лодочника Ивана Дюжева по кличке Ванька Дюжий — с целью убрать сообщника, чтобы не делить награбленное. Главным доказательством послужила окровавленная шпилька, найденная в квартире подсудимой, которой она заколола Дюжего. Манька не отрицала и не признавала свою вину. Она только тихонько плакала и беззвучно шевелила губами, производя впечатление помешанной.

Заседание было недолгим. Марию Лежнич по кличке Манька Льняная приговорили к повешению, и через две недели приговор привели в исполнение.

Казни производились в Тюремном замке на Люстдорфской дороге, где для этого был предназначен глубокий подвал. В ночь казни (а казнили всегда в ночное время) Льняную вывели из камеры, связав руки за спиной, и завели в подвал, где над некоторым деревянным возвышением в полу на обычной перекладине висела толстая пеньковая веревка.