Я забился в самый темный угол и сидел там тихо, как напроказивший щенок или нераскаявшийся нечестивец, чтобы кто-нибудь не вздумал мне подливать.

У всякого свои чудачества, а я, например, не могу веселиться вместе со всеми. Воевать могу, и охотиться, и биться на турнирах, а вот веселиться так и не научился. Зато научился прятаться. Вот и сейчас, когда все порядком захмелели, я, держась в тени у стены, стал пробираться к выходу.

Йорг сидел рядом с Солнечными Мечами. Я тронул его за плечо и тихо сказал:

— Я ухожу.

Он посмотрел на меня осоловевшими глазами:

— Давай, давай, охладись. Может, это тебе поможет.

— Ты остаешься?

— Мне и здесь хорошо.

***

На улице было ясно, звездно. Гулко тявкали собаки, да сыпался с небес мелкий снежок. Я постоял на крыльце, потом неторопливо побрел в сторону посада, как вдруг услышал странный шум. В темноте что-то хлопало, гудело, звенело, снег скрипел под десятками ног. Я пригнулся и, прячась за сугробами, поспешил к поселению прислужников — шум шел явно оттуда. Я уже добрался до крайней землянки, но тут из-за поворота показалось такое шествие, что я поневоле отступил и сделал охранительный знак.

Один за другим из темноты выныривали огромные, идущие на задних лапах медведи с мертвыми, остекленевшими глазами, длинноногие лохматые птицы, лошадь с встопорщенной гривой, пустая коровья шкура, покачивающая рогатой головой.

Я бросился бежать. Но чудовища неожиданно прытко погнались за мной, окружили и схватили. И тут я сразу перевел дух. Держали меня, несомненно, живые, человеческие руки. Сопротивляться я не стал.

Одна из птиц подскочила ко мне:

— Ты что здесь делаешь, ваша милость?

Она откинула капюшон с пришитым длинным носом и оказалась Мартом.

— Гуляю, — коротко ответил я.

— В нынешнюю ночь? С какой радости?

— Заскучал.

Он только покачал головой. Прочие прислужники смотрели на меня из-под своих масок без особой злобы, но и без всякого страха и почтения. Это в самом деле была их ночь и их праздник. Март долго что-то им втолковывал то по-тардски, то на своем протяжно-жестком наречии. Наконец они отпустили мои руки и отступили. Кто-то накинул мне на плечи потерянный в бегстве плащ.

Март сверкнул зубами:

— Ну что, ваша милость, пойдешь с нами?

***

Разбудило меня солнце. Значит, учитывая самую долгую ночь, было уже за полдень. Я тонул в огромной мягкой перине, правая рука свесилась вниз и затекла. Тут хорошо бы сказать, что я тщетно силился припомнить, что было вчера, но где там! Все я помнил прекрасно.

За спиной что-то тихо шуршало, и я точно знал что, а вернее кто. Очень осторожно я стал поворачивать голову, только чтобы посмотреть, плачет она или нет. Если плачет, тут же снова закрываю глаза.

Она, слава Огню, не плакала, сидела на коленках и зашивала свою юбку. Маленькая, ладная, как копенка, с глазами-вишенками и оспенным шрамиком над верхней губой. Увидела, что я проснулся, хихикнула и, показав на разорванную юбку, что-то прощебетала. У меня запылали уши.

Голова, как назло, ясная как стеклышко, и все помню прекрасно. Как мы плясали на перекрестке под звездами, а потом доплясывали уже здесь, в землянке. Звенели бубны, гудели дудки, пахло дымом и потом. А потом, когда я уже не мог ноги от пола оторвать (тарды меня щедро потчевали своей брагой), потом я пиликал для них на скрипке. А потом рядом возникли откуда-то Март и она. Она дернула моего мастера за рукав и зашептала ему что-то на ухо.