— С тобой все ясно, — процедил Йорг, глядя на меня сверху вниз.

Глава 10

Оттепель. Мы с Мартом сидим на поваленном дереве у самой кромки леса, в стороне от храмового городка и посада. Стоит закинуть голову, и увидишь, как, словно языки огромных колоколов, раскачиваются в сером небе стволы сосен.

Сегодня с утра я отправился на стройку, хотел отдать Марту браслет, но он перехватил меня по дороге.

— Привет, ваша милость. Молодец, что пришел! Слушай, пойдем отсюда куда-нибудь, надо поговорить.

Сейчас, однако, он молчит, рассеянно мнет в руках снежок. Я последовал его примеру — слепил снежный колобок, помял его в ладонях, потом осторожно лизнул. Это наконец вывело резчика из размышлений, он рассмеялся и вытащил из сумки хлеб с хорошим ломтем сала сверху.

— Ешьте, ваша милость, а то вы больше ни про что думать не сможете.

— Ты меня за этим сюда звал? — поинтересовался я.

— Да я и сам еще не знаю зачем.

Я недоумевал. Впервые я видел Марта по-настоящему встревоженным. Наконец он собрался с духом:

— Это из-за Лаура! Эно ведь непременно будет искать мастеров, если не в своей Лорике, так в Ахолле. А я вчера вдруг увидел ее, статую, какой она быть должна. Им такого не сделать.

— Точно?

— Точно. Такую, кроме меня, никто не сделает.

— У тебя небось и огонь расцветать будет.

— Может, и будет. Да нет, не в том дело. Помнишь, ты мне сам рассказывал, что в прежние времена, когда вы свою веру ото всех скрывали и черную одежду носили, нельзя было ни в камне, ни в дереве, ни красками ничего живого изображать? Потому что только Хестау творить может, а люди нет. Помнишь, ты про старого мастера рассказывал, которого подмастерье сгубил. Мастер ворота резные делал, а тот донес, что на воротах мастер птичьи шеи и змеиные хвосты вырезал, за это мастеру руки и отрубили. Помнишь?

— Помню, конечно, только это не я, а Рувен…

— Да какая разница?! Вот я подумал вчера про те обрубленные руки и вдруг увидел. Статую надо как будто по старому канону делать, то есть Лаура — как обычно. А вот огонь… Так, чтобы в каждом языке пламени и вправду можно было что-то увидеть: то звериную лапу, то птичье крыло, то ветку цветущую. Знаешь, так, немного, намеком. Словно есть она, и нет ее. Будто он не просто в огне стоит, и не только он, а все живое на свете горит и не сгорает. И одежды Лаура с этим пламенем совсем перепутались, так что нельзя различить, где он, где огонь, а где звери-птицы. Понимаешь, будто Огонь не в Сердце Мира горит, не только в Сердце Мира, а и тут, в каждой частице, в каждой животине! А внизу на постаменте вырезать, как мы праздники празднуем. Вернее, как вы… А, ладно, не важно! Как Аврувию берут, как последний Император отрекается, как Эвмен твой с птицами говорит. Потому что это все — тоже Огонь, потому что мы и есть тот самый Огонь Изначальный и Вечный. Понимаешь?

Я закрыл глаза.

— Бес тебе на загривок, понимаю! Вижу это. А ты сможешь так сделать?

— Да я себе руки до локтей изгрызу, если мне не дадут! То есть сделать-то я так и так сделаю, но надо, чтобы это в Храме стояло, понимаешь?

— Я… я не знаю. Я, наверное, не сумею Наставнику так, как ты, рассказать. Но я постараюсь. Он тоже должен понять.

Март вдруг вскочил:

— Постой, никшни, идет кто-то!

Я присмотрелся и потянул его за одежду.

— Да это Йорг. Садись, не бойся, я его вчера сам позвал.

Йорг шагал быстро, и ему пришлось переводить дух, когда он взобрался на наш пригорок. Я встал ему навстречу:

— Привет, побратим. Ты как нас нашел?

— Да уж нашел, — буркнул он под нос.