Он изумился ещё больше, когда и имена их совпали до точности. Иоанна по-польски, а по-французски её звали Жанетта. И по отцу была она отчеством Антоновна. Жанетта Антоновна Четвертинская и Жанетта Антоновна Грудзинская...

Снова и снова выговаривал он её имя — Жанетта, вспоминал свою давнюю любовь, горевал, что не смог уговорить мать и брата позволить ему жениться на той, что запала в его сердце да так и осталась в нём навсегда.

«Брошусь на колени, — думал он, — умолю, упрошу...» — и всё подыскивал слова, с которыми обратится к матери и брату. Но фразы получались неловкие, неубедительные.

«Застрелюсь, если не допустят, — холодно, как о деле решённом, подумал он. — Не допущу, чтобы опять увели из-под носа, отдали замуж за какого-нибудь гонористого пана, чтобы не видеть её больше рядом, не танцевать с нею полонез, не положить руку на её гибкий стан и не почувствовать нежный запах её волос».

А с каким интересом слушала она его рассказы о войне, о боях, как расспрашивала о самых мельчайших подробностях! Никто так не слушал его!

Карету покачивало, но сон не шёл к нему, всё более и более напряжённо думал он об одном и том же.

Константин ехал на свадьбу, даже на две свадьбы сразу. Второй раз выходила замуж Екатерина, его сестра, а первый раз под венцом должна была стоять самая младшая из сестёр — Анна.

На эти две свадьбы должна была съехаться вся царская семья. Из Веймара прикатила Мария, из Варшавы ехал Константин. Вслед за этими двумя свадьбами уже близилось и время венчания предпоследнего брата — Николая. Он был в Шлезии во время заграничных походов русской армии и в Берлине увидел свою будущую жену — принцессу Прусскую Шарлотту.

Константин задумался о последствиях своего предполагаемого брака. Ещё не было в семье Романовых ни одного развода, ещё ни один член этого клана не женился по собственному выбору и по любви. Ему предстояло стать первым, а, как известно, первому всегда достаются самые главные трудности. Это уже потом, как по накатанной дороге, идут вслед за ним другие, а для первого и ухаб становится горой.

Среди всех празднеств Константину всё никак не удавалось заговорить о своём намерении с братом.

В первый же день он представился государю, рассказал, какой широкой рекой полились в Польшу порох и пушки, ружья и деньги, с увлечением говорил о том построении войска польского, которым он теперь занимался, его формировании, обмундировке, маршевых занятиях, смотрах.

— Я не ошибся в тебе, брат, — милостиво сказал ему Александр, и Константин не решился излагать свою просьбу. Отсвет хмурости от его намерения мог лечь и на все его действия в Польше по поводу устройства войск.

Но вот прошла и свадьба Анны Павловны с принцем Оранским, а после свадебных торжеств Мария Фёдоровна, счастливая тем, что и последняя её дочь выдана замуж, начала устраивать в Павловске, любимом месте своего летнего пребывания, бесконечные балы, спектакли, праздники.

В честь принца Оранского в начале лета здесь был устроен великолепный праздник со сценами из спектаклей, с балетами. Хор должен был исполнить торжественную оду, которая посвящалась принцу Оранскому.

Мария Фёдоровна очень серьёзно готовилась к торжеству и просила придворного поэта Нелединского-Мелецкого, обслуживающего все придворные торжества своими виршами, написать такую оду, которая удовлетворила бы любой взыскательный слух.

Старый поэт был нездоров, рифмы давно уже не слагались у него с лёгкостью и изяществом. Он был в отчаянии, что заказ матушки-императрицы будет сорван, и поехал к историку Карамзину. Николай Михайлович знал, кто может помочь престарелому придворному. Он направил его в недавно созданный Царскосельский лицей, к юному лицеисту Александру Пушкину.

Курчавый семнадцатилетний Пушкин легко, за два часа, набросал стихи. Они и прозвучали на празднике в исполнении хора, и Мария Фёдоровна была в восторге.