- Вы, Норов, даже вообразить не можете, насколько я счастлив и доволен вами! Какой гнойник удалось вскрыть, и все это лишь благодаря вам, вашей находчивости и умению вести тонкую игру. Вы - превосходный агент, я повышаю вам жалованье вдвое! - Он сел пораскованней, как-то боком, подпер голову кулаком и с веселой угрозой продолжил: - Ах бестии, эти свиньи! Втянули в свой мерзкий орден титулованных дам, купчих, богатых святош, которых только в придворной церкви-то и можно было встретить. Негодяи! Развратители! Оскорбители нравов! Конечно, сестер-свиней я вызвал к себе поочередно, пожурил по-отечески да и отпустил с миром, пытаясь замять скандал. А вот братьев, всех этих иноземцев, художников, аббатов, докторов медицины, профессоров музыки и иже с ними, выслал из России вон с подпиской о неприезде к нам уж никогда. Ну, правильно я поступил, Норов?

Александр. польщенный этим вопросом, наслаждавшийся, как и прежде, лицезрением красавца-генерала, кивнул:

- Двух мнений быть не может, ваше сиятельство...

- Ну да, я тоже полагаю, что сделал это хоть строго, но вполне справедливо. Однако, послушайте... Был в их компании некто Сидоров, один единственный русский, мещанин, говорящий по-французски. После физического увещевания открылось, что он у свиней чуть ли не за главного находился, приискивал для них деньги да и вообще - самая свинья из свиней! Так вот, сей Сидоров, вначале долго запиравшийся, разрыдался как-то и заговорил: "Не теми людьми, господа полицейские, занялись! Есть в Петербурге общество тайное, которое пострашней невинных свиней и всяких прочих масонов будет!" Мы, понятно, уши навострили, ибо Милорадовича всякие вредные обществу людишки интересуют. Сидоров же обещал нашего агента, если смягчим ему кару, в то общество ввести, хоть и через вторых лиц. Я же, подумав, кроме вас, голубчик, среди своих балбесов для такой важной миссии претендентов отыскать не смог. Ну, готовы посражаться ещё с одной гидрой?

- Сие общество, - дрогнул голос Александра, - цели, понимаю, политические имеет?

- А вот сей предмет, братец, и предстоит осветить лично вам! - заиграл Милорадович всеми чертами своего лица. - Ну, за дело, Норов! Россия ждет от вас новых подвигов, и да поможет вам Спаситель! - И, вызвав колокольчиком дежурного адъютанта, приказал: - Пусть поскорее Сидорова, свинью эту, сюда доставят! Учиним ему ещё один допрос, не без пристрастия!

16

СМЕРТЬ РЯБОГО

Император, хоть и переезжал с места на место, осматривал крепости, производил смотры полкам, даже ел солдатскую кашу, но все видели, что он сумрачен, всегда сосредоточен и временами удручен. Никто не находил в государе прежнего любезного и остроумного джентльмена, и многие из свитских замечали в нем признаки какой-то тяжелой, мучившей его болезни.

Сам он, ещё в августе, твердо решил, что царем в Петербург он никогда уже не приедет, но как поступить ему, куда же ехать, если не в столицу, и в качестве кого ехать вообще, Норов не знал. Все чаще он вспоминал ту ночь в Бобруйске, вспоминал радость на лице Александра, который с такой легкостью, поспешностью и охотой передавал ему свой царственный венец.

"Да кому же мне-то передать его? - вскипали на глазах Норова слезы. Николаю? Просто взять да и отказаться от кандалов власти? Нет, я не сделаю этого лишь потому, что он увидит в одном поступке признаки слабости, неспособности управлять! Мой враг посмеется надо мною, ведь я так унизил его! Так что же делать, что же делать?"

Пришло слезное письмо от Аракчеева, который, не находя места от постигшего его горя, сообщал о смерти "любезной сердцу" Настасьи - зарезали дворовые. Норов пожалел преданного ему человека, ещё не зная, что Алексей Андреевич пролил реки крови, мстя за убийство доведенным до отчаянья людям, ненавидевшим лютую Настасью, жестокую и властную.