Хотя Шмуэль-Лейбл и не отличался большой ученостью, он с трудом мог прочесть по памяти одну главу из Мишны, тем не менее он соблюдал все Законы. Вместе с женой они не раз перечитывали «Доброе Сердце» на идише, а в праздники, предпраздничные и любые свободные дни садились за Библию. Он никогда не пропускал проповедей и, хотя и был бедняком, покупал у бродячих книгонош все книги с нравственными наставлениями и религиозными рассказами, которые потом внимательно читал вместе с Шошей. Он всегда произносил священные фразы, вставая рано утром, первым же делом омывал себе руки и повторял соответствующую молитву. Затем шел в молитвенный дом и участвовал в самом первом миньяне. Каждый день он читал по несколько глав из Книги Псалмов, а также все молитвы, какие только знал. От отца ему достался толстый молитвенник с обложкой из дерева, в котором содержались подробно расписанные обряды на каждый день года. Шмуэль-Лейбл и его жена тщательно соблюдали их все. Часто муж говорил жене: «Я буду гореть в Аду, ведь никто не прочтет кадиш над моей могилой». На что она отвечала: «Прикуси свой язык, Шмуэль-Лейбл. Во-первых, для Бога нет ничего невозможного. Во-вторых, ты доживешь до самого прихода Мессии. А в-третьих, вполне возможно, что я умру первой, ты женишься на какой-нибудь молоденькой, и она родит тебе дюжину детей». Когда она так говорила, Шмуэль-Лейбл махал на нее руками и кричал: «Спаси, Господи! Ты будешь жить долгие годы. Это я первым окажусь в Аду!»

Хотя Шмуэль-Лейбл и Шоша соблюдали каждую Субботу, больше всего они любили праздновать ее зимой. День укорачивался, времени оставалось мало, и так как Шоша работала всю неделю до самого вечера четверга, супруги не ложились спать в пятничную ночь. Шоша замешивала в квашне тесто и накрывала его подушками и одеялами, чтобы оно поднималось. В печь клались поленья и сухие ветки, Шоша готовила субботнюю еду при свечах. Она ощипывала цыпленка или гуся (если его удавалось найти по сходной цене), вымачивала его, солила и вытапливала жир. Внутренности она пекла на раскаленных углях и давала их вместе с ломтем субботнего хлеба Шмуэль-Лейблу до «главной» еды. Иногда она выкладывала на хлебе буквами из теста свое имя, и тогда Шмуэль-Лейбл говорил: «Шоша, я сейчас тебя съем! Я уже проглотил тебя, Шоша!» Он любил тепло и часто, забравшись на печку, наблюдал за тем, как она печет, жарит, моет, стирает, толчет и режет. Хлеб получался у нее круглым и поджаристым. Шоша плела его так быстро, что казалось, он танцует перед глазами Шмуэль-Лейбла. Она и сама так крутилась с метлой, кочергой, совком и гусиным пером для смахивания пыли, что иногда, сама того не замечая, хватала голыми руками горячие угли. Горшки кипели и бурлили, суп переливался через край, проливался на раскаленную печь и громко шипел. Все это сопровождалось непрекращающимся стрекотом сверчка. Хотя Шмуэль-Лейбл и ужинал совсем недавно, вскоре у него вновь появлялся аппетит, и Шоша давала ему кныш, кусочек цыпленка, печенье, сливу из подливки к тушеному мясу или что-нибудь из котелка. Делая это, она ругала его и называла обжорой. Когда же он пытался оправдаться, она, смеясь, кричала: «Горе мне, я чуть было не уморила собственного мужа…»

На рассвете они ложились, почти не чувствуя под собою ног. Но благодаря всем этим усилиям Шоше не нужно было торопиться выполнить свою работу на следующий день, и она могла прочесть Благословение над свечами уже за четверть часа да захода солнца.

Пятница, о которой пойдет речь в этой истории, была самой короткой в году. Падавший всю ночь снег доставал к утру до самых окон и не давал открыть двери.