Но это было невозможно. Это стало бы нарушением правил состязания. Эдвине бы это не понравилось. Дов не решился бы сделать ничего такого, что не понравилось бы Эдвине. Он брел вперед один-одинешенек, и в металлических жалобах невидимых цепей ему слышалось, как поднимаются и опускаются чаши золотых весов Эдвины, отражая прибавление и вычитание очков, которыми она награждала своих детей.

«Это все не важно, — думал Дов, пробираясь неведомо куда во мраке. — Еще немного — и она уже не сумеет этого делать с нами. Скоро она умрет».

И как только он мысленно произнес эти слова, они сбили его с ног. Он шлепнулся в лужу скользкой ледяной воды и остался наедине с этими словами: «Она скоро умрет».

«А что... потом? Что мне останется? Играть в ее игру, бороться с сестрой из-за того, что я слишком сильно боялся сразиться с матерью, отбирать очки у Пиц, потому что мне казалось, что так легче всего сохранить благорасположение Эдвины? Вот и все, во что превратилась моя жизнь! Вот и все!»

Покуда он размышлял подобным образом, лужа, в которой он сидел, стала глубже, превратилась в пруд, а потом — в озеро, дно и берега которого уходили все дальше и дальше, а голова Дова вскоре оказалась под поверхностью клейкой воды. Он отчаянно заработал руками, стараясь остаться на плаву, но не мог вспомнить, как это — плавать. Вода хлынула ему в грудь. Мрак объял его. Великанша свершила свою месть.

Погружаясь все глубже и глубже в черное озеро, на фоне плеска воды он слышал настойчивый, всепобеждающий голосок Амми, твердивший: «Ты отлично знаешь, что ничего этого не случилось бы, если бы только ты брил волосы на груди!»

Дов очнулся весь в поту, почти таком же холодном, как липкое озеро, привидевшееся ему во сне. Он бросился в ванную, по пути сорвал с себя одежду и поспешно забрался под горячий душ. Под душем ему стало немного легче.

Он вышел из-под душа и протер запотевшее зеркало полотенцем, чтобы увидеть свое отражение. Вид его был ужасен. Потрепанный, обшарпанный и помятый, он сейчас вполне мог бы заменить Вилли Ломана в «Смерти продавца».

— За работу, — проговорил он громко. — Мне надо взяться за работу. Сейлем — это моя последняя остановка. Мне нужно всего-навсего заполучить от этой Фиореллы обещание поддержки, и тогда — клянусь! — я сумею сделать так, что все колеблющиеся станут на мою сторону. Потом я смогу вернуться в Майами, и мне надо будет думать об Эдви... То есть я хочу сказать, что там, в офисе, наверняка уже скопились тонны документов, которые ждут не дождутся моего возвращения. Я слишком надолго выпустил дела из рук, все езжу, езжу... Стану я единоличным руководителем компании или не стану, в любом случае я обязан следить за счетами, которые находятся в юрисдикции офиса в Майами. Мне все равно, что поставлено на карту, я не. могу, не имею права подставлять свою команду!

— Ля-ля-ля! — невозмутимо изрек Амми. — Нет, еще можно добавить: «Шу-би-ду-би-ду!»

Дов был не в настроении для того, чтобы выслушивать подобные шуточки. Он с такой силой дернул за цепочку, что она порвалась, и вышвырнул амулет за дверь ванной комнаты, смутно надеясь на то, что он упадет на кровать и потом не придется ползать по номеру на четвереньках и искать его, если захочется найти.

Дов вытерся полотенцем, подобрал с пола сырую от пота одежду, распаковал чемодан, оделся, привел себя в порядок и только потом посмотрел, нет ли на кровати амулета. На кровати его не оказалось, и это не очень удивило Дова. Он так и думал, что ему не повезет. Поверхностное обследование пола в спальне также не принесло ощутимых результатов. Дова слишком сильно истощил в эмоциональном отношении увиденный им сон, потому он не горел особым энтузиазмом в плане длительных поисков ехидной побрякушки.