— Ты покинул его, когда он стоял в ожидании возле алтаря, — ответил неумолимый амулет. — Кроме того, это Лос-Анджелес. Бизнес здесь — любовь, любовь здесь — бизнес, по крайней мере — в мире шоу-бизнеса. Когда ты ретировался в самом разгаре спектакля преподобного Ассорти, посвященного подсчету очков, это было равносильно пощечине. Хуже того: это был удар по его . самолюбию. Разве ты не знаешь, как относятся артисты к тем зрителям, которые выходят из зала во время представления? Ты задел его чувства. Просто он профессионал высокого класса и сумел не показать этого.

— Да перестань ты! Ничего такого и в помине не было. Ушел и ушел. Я же сказал ему, что у меня срочное дело.

— Да? А почему тогда ему не ляпнул что-нибудь вроде того, что тебе немедленно надо вымыть волосы, но при всем том ты надеешься, что вы останетесь друзьями? О! Почему ты не сказал ему: «Дело не в вас, дело во мне»? Очень важно, между прочим, говорить именно так. В противном случае все не выглядит официальным разрывом отношений. — Амми, разыграв смущение, потупил взор и, нарочито плохо подражая голосу Дова, добавил: — Дорогой, нечестно так связывать тебя. Думаю, нам обоим стоит увидеть и другие религиозные культы.

— Послушай, мне совершенно все равно, что ты там болтаешь. Мне кажется, я его вовсе не обидел и не настроил против себя. И даже если бы настроил! Честно говоря, я не слишком уверен в том, хочу я его поддержки или нет!

— Ты ее ой как захочешь! Ты, мягко говоря, возжаждешь этой поддержки, когда твоя дражайшая сестрица выхватит ее у тебя из-под носа, — съехидничал Амми. — Pecunia non olet, зайчик. Денежки не пахнут и власть тоже — и не важно, каким образом они добыты. Готов побиться об заклад: Пиц даже сильно напрягаться не придется, когда она будет перетаскивать преподобного Ассорти на свою сторону. Вот когда ты пожалеешь, но к тому времени будет слишком поздно и слишком погано.

Дов фыркнул.

— Пиц? Я тебя умоляю! Даже если бы она и собралась заграбастать преподобного Ассорти для себя (а я сильно сомневаюсь, что у нее для этого хватит пороха), ей стоит только глянуть на весь его антураж — и она с воплями умчится прочь искать спасения в горах. Она к вере относится серьезно, это я тебе точно говорю. Даже мельчайшие намеки на показуху вызывают у нее подлинное осуждение. Как-то раз, когда мы были маленькие, мама взяла нас на венчание в епископальную церковь, и Пиц непрерывно ныла про то, что там, дескать, слишком сильно размахивали кадилами — слишком фривольно, улавливаешь? И если ты думаешь, что во мне взыграли этические соображения, ты бы на ее этические соображения посмотрел. Эта девица по сей день девственна!

— Больше нет, — сообщил Дову Амми.

— Это ты говоришь.

— Нет, это она говорит.

— Что?! — Логика настойчиво подсказывала Дову, что амулет скорее всего лжет. Амми разозлился на него за то, что он не сумел уболтать преподобного Ассорти, и теперь хотел отыграться. Это правда, правда... или нет? — Когда она тебе сказала? И как? В лицо?

Амми ухмыльнулся.

— А как же еще? Не за спиной же у меня шушукалась. Спины, как тебе известно, у меня нет.

— Да я не про это... Если это правда — а я не верю в это ни на йоту, — как же ты об этом узнал?

— Интересное кино! А кто у нас здесь средство связи — я или ты? — с явным злорадством полюбопытствовал Амми. — Информация — это моя жизнь.

— Подобные новости не выкладывают в Интернет. Погоди. Я скажу иначе. Это не та новость, какую моя сестрица Пиц выложила бы в Интернет.