Он снова окинул нас взглядом. На секунду мне показалось, что он посмотрел прямо на меня, но затем его глаза прошлись по другим курсантам.

— Я дам вам шанс, — продолжил майор. — До обеда любой из вас может положить анонимную записку на мое имя в почтовый ящик для обращений в холле. Если тот, кто это сделал, признается или поделится информацией о виновнике, суровых наказаний не последует.

Он замолчал, давая каждому осмыслить его слова.

— Не думайте, что это останется без внимания, — вмешался Баранов, его и без того глубокий бас звучал совсем грозно. — Майор Ланской даст вам возможность исправить ошибку. Отработка повинности лучше, чем приказ на отчисление.

По строю прошел тревожный ропот.

— Отчисление? — шепнул кто-то позади меня. — Серьезно? Неужели за такое отчислят?

Ланской криво улыбнулся.

— Детство закончилось, господа курсанты. Теперь за все свои поступки вы будете отвечать по полной строгости. Шанс исправить ситуацию я вам дам. Не воспользуетесь им — пеняйте на себя.

Толпа растерянно молчала. Слова майора звучали устрашающе, особенно для неподготовленных ребят, но я был уверен, что виновник не явится с повинной.

— После построения все приступают к своим обязанностям согласно расписанию, — приказал Ланской. — Господа курсанты, желаю хорошего дня.

— Хорошего дня, ваше благородие! — пронеслось нестройным хором над двориком.

Майор развернулся и направился к крыльцу корпуса. Баранов махнул рукой, давая знак, что построение закончено.

— Курсанты, в столовую!

Мы начали расходиться, переглядываясь, некоторые перешептывались. Я чувствовал, как в и без того пасмурном дворе повисла тяжелая атмосфера.

Львов подошел ко мне, слегка тронув за плечо.

— Думаешь, кто-то признается? — тихо спросил он, озираясь на других курсантов, которые уже направлялись на завтрак.

— Маловероятно, — ответил я мрачно, глядя вслед Ланскому. — Тот, кто решился на такое, явно хорошо все обдумал. Но если он решит промолчать, рано или поздно майор его найдет.

Если только я не найду его раньше.

— Главное, чтобы это не создало новых проблем, — добавил Юсупов. — Люди быстро поддаются панике и слухам. Если кто-то решит, что руководство скрывает что-то важное, может подняться бунт…

— Маловато напряжения для бунта, — ответил я.

— Да, но ты же знаешь, что умелые провокации могут расшатать людям нервы…

— Мы этого не допустим.

В общей курсантской столовой уже было шумно. Звенели приборы, стулья скрипели по кафельному полу, доносился гул голосов. Мы взяли свои подносы и направились к свободному столу у стены. Львов, Юсупов и Эристов следовали за мной, стараясь держать спину прямо, несмотря на обстановку. Но даже без взгляда в их сторону я ощущал, что атмосфера вокруг нас пропитана напряжением.

Пока мы шли, казалось, все взгляды были устремлены на нас. Курсанты поворачивали головы, одни неодобрительно качали ими, другие переговаривались шепотом, но так, чтобы мы точно услышали отрывки фраз:

— Видел эту надпись утром? Слышал, что Ланской устроил допрос? — донесся до меня шепот одной из девушек из соседней группы.

— Тот самый Николаев, да? Говорят, он причастен к тому, что случилось с Андреем, — ответил другой курсант.

— Серьезно? Не знал, что тут такие интриги…

Мы сели за свободный стол, я оказался спиной к стене, лицом к залу. Сесть в таком положении оказалось верным решением: теперь я мог встречаться взглядами с особо борзыми и видеть, как они отводят глаза.