После того как американцы обнаружили «Филадельфию» под защитой полутора сотен пушек береговых фортов, поднялась буря. Море бушевало пять дней подряд — такого свирепого шторма ни один член команды припомнить не мог. Несмотря на все усилия капитанов, эскадру разбросало и отнесло далеко к востоку.

«Сирене» пришлось нелегко, а как пережил бурю «Интрепид», Лафайет даже не мог себе представить. Крошечный кеч водоизмещением всего шестьдесят четыре тонны совсем недавно назывался «Мастико», его команда промышляла работорговлей. Осматривая захваченное судно, моряки с «Конститьюшн» обнаружили в трюме негров в количестве сорока двух человек, скованных цепями, — подарок паши турецкому султану.

Запах человеческого горя никаким щелоком не смыть.

Двенадцатого февраля шторм наконец стих, но два корабля встретились лишь пятнадцатого и тут же взяли курс на Триполи. Командующий эскадрой капитан Декатур собрал военный совет на борту отважного крошечного «Интрепида». Генри Лафайет с восемью вооруженными до зубов моряками отправился туда в шлюпке.

— Что, переждал шторм, а теперь за славой вернулся? — пошутил Декатур, протягивая ему руку через планширь.

Капитан был широкоплечим красавцем с густой гривой темных волос и дружелюбными карими глазами. Командовал он всегда легко и естественно.

— Ни за что не упущу такой возможности, сэр, — ответил Лафайет.

Хотя они были ровесники, дружбу завели еще мичманами и дослужились до одного звания, он обращался к Декатуру почтительно — как к командующему эскадрой и капитану «Интрепида».

Генри не уступал капитану в росте и обладал гибкостью прирожденного фехтовальщика. У него были темные, почти черные глаза, и в восточном платье статный лейтенант напоминал знаменитого пирата Сулеймана аль-Джаму, с которым очень рассчитывал встретиться. Лафайет родился в Квебеке, но на семнадцатом году жизни перебрался в Вермонт, поскольку мечтал попасть в демократическую Америку. Он вполне сносно говорил по-английски, так что просто переиначил свое имя и стал гражданином Соединенных Штатов. Десять лет он возил лес по озеру Шамплейн, потом записался во флот.

На тридцатифутовый кеч набилось человек восемьдесят. Костюмы для переодевания достались лишь некоторым, остальные должны были спрятаться за бортами и под палубой, пока «Интрепид» не пройдет каменный мол, отделяющий триполийскую гавань от моря.

— Генри, познакомься, это Сальвадор Каталано, — представил Декатур. — Он проведет нас в гавань.

Грудь коренастого смуглого Каталано закрывала пышная борода. Голову он обмотал грязным тюрбаном, а на пояс повесил устрашающий кривой кинжал с красным камнем на рукояти.

— Добровольно вызвался? — шепнул Лафайет Декатуру, поприветствовав лоцмана.

— Кучу денег потребовал.

— Рад познакомиться, господин Каталано, — сказал Генри, сжимая влажную ладонь мальтийца. — От имени экипажа «Сирены» благодарю вас за храбрость.

Каталано осклабился, продемонстрировав редкие зубы.

— Триполийские корсары грабят мои корабли. Я хочу отомстить.

— Вы нам очень поможете, — рассеянно ответил Лафайет, изучая свое новое временное пристанище.

Две мачты уходили высоко вверх, но штаги местами провисли, а залатанные паруса облепила соль. Палубу драили и песком, и щелоком, и все равно дубовые доски смердели так, что у Лафайета слезились глаза.

Кеч был вооружен четырьмя карронадами, которые после выстрела не откатывались, а скользили по прикрепленным к палубе металлическим пластинам. Бойцы абордажной команды приготовились к штурму — залегли на палубе с саблями и мушкетами. Судя по виду, многие еще не отошли от пятидневного шторма.