Спартак не обращал на него внимания, целиком поглощенный чарами Элейн. Она, казалось, тоже не осталась равнодушной к обаянию этого мужчины с мужественной внешностью и изысканными манерами.

— Я приехала в Италию в конце войны, — объяснила Элейн. — Служила во вспомогательных частях армии ее величества. Была переводчицей. И вот, как видите, так и не вернулась назад, в Англию.

— Это означает, что вам понравилась Италия? — спросил Спартак.

— Я просто влюблена в вашу страну! — воскликнула секретарша.

— А может быть, и в кого-нибудь из итальянцев, — намекнул он.

— Может быть, — улыбнулась Элейн.

— Что бы вы сказали, если бы я пригласил вас на обед?

— Если бы вы это сделали, доктор Рангони, мне пришлось бы отказаться. Министр позволяет себе перекусить бутербродом около часа дня и тут же вновь принимается за работу. На сегодняшний день его время расписано до восьми вечера, — пояснила она.

— В Риме это как раз время ужина. Вы ведь не откажетесь поужинать после столь долгого рабочего дня, к тому же проведенного впроголодь? — вновь закинул удочку Спартак.

— Возможно. — Элейн опять улыбнулась.

Спартак повернулся к Аугусто Торелли.

— Немедленно снимите номер в «Гранд-отеле», — приказал он шепотом. — Вы можете вернуться в Равенну после встречи с министром. Я проведу ночь в Риме.

— Я вас понял, доктор, — ответил Торелли, сохраняя невозмутимое выражение лица.

Вошел министр. Увидев Спартака, он тотчас же его узнал. Да и как было не узнать этого молодого предпринимателя, который столь любезно прислал ему на дом в качестве рождественского подарка чайный сервиз чистого серебра?

— Проходите, доктор, — пригласил министр, — садитесь. Извините, что заставил вас ждать. Что-то у меня сегодня с утра все идет вкривь и вкось.

Спартаку безумно нравилось великолепие старинных римских палаццо, словно напоенных духом истории, традиций, высокого искусства. Куда меньше импонировали ему обитатели этих величавых дворцов. Они занимались интригами и махинациями, изъяснялись намеками и, даже исполняя свой прямой служебный долг, ухитрялись все представить так, будто делали вам величайшее одолжение. Спартак привык выражаться кратко и по существу дела, что нередко ставило в тупик его собеседников из римских палаццо. Но в данном случае приходилось приноравливаться к царившим здесь нравам: слишком важный для него вопрос должен был решаться в этот день.

Дело было в том, что правительство вот уже несколько месяцев назад обязалось безвозмездно субсидировать торговлю продовольствием. Сумма, причитавшаяся Спартаку, должна была, по его расчетам, покрыть все проценты по его банковским займам.

— Мы все на той же точке, господин министр, — начал он, усаживаясь вместе с Торелли напротив письменного стола и глядя в глаза человеку, от которого зависело скорейшее решение его дела.

— Вы до сих пор так и не получили обещанных фондов, — констатировал министр. — Мне это известно. Но вы же знаете, у бюрократии свои сроки.

— Ну, раз так, тогда пусть ваши бюрократы поторопятся и сделают для меня то, что нужно. Американцы нам помогают, и очень активно, они поставляют товары в кредит на льготных условиях. Но в конце концов платить все-таки придется, если мы хотим, чтобы на столе у наших граждан по-прежнему был хлеб.

— Вы рассуждаете как коммерсант, я же с вами говорю как политик. Видите ли, доктор Рангони… — Министр попытался утихомирить пыл Спартака.