— Это так, поверь мне. У них в домах есть такая особая комната, они ее называют «ванной». Они ложатся голышом в большой белый чан, полный горячей воды и благовоний. И еще там есть такой специальный белый горшок, называется «унитаз», господа садятся на него и справляют нужду.

— Какие нечестивцы! Нужду справляют в поле, а не в доме! — живо откликнулась Лена, шокированная до глубины души.

Спартак задумчиво кивнул.

— Да, нечестивцы, но только потому, что живут нашим трудом и держат нас в невежестве. Но я не хочу оставаться невеждой, поэтому и учусь на агронома. И ты не должна называть меня обманщиком только из-за того, что я притворяюсь, будто у меня есть часы, которых на самом деле нет.

Лена глядела на него, совершенно сбитая с толку. Конечно, она была не так глупа, чтобы не понимать, что господа живут лучше крестьян, но все же ей трудно было поверить всему, что рассказывал незнакомый молодой человек.

— Если ты не обманщик, зачем тогда притворяешься? — спросила она с вызовом.

— Потому что мне это нравится. Я дурно отзываюсь о господах, а сам хотел бы быть одним из них. Но я всего лишь бедный крестьянин. Взгляни на мои руки.

Они были крупные, красивой формы, с мозолями на ладонях; однако коротко остриженные ногти были куда более чистыми, чем, к примеру, у дона Паландраны, хотя священник регулярно умывался и никогда не держал в руках лопаты.

— По-твоему, это господские ручки? — спросил Спартак. И, помолчав, добавил: — Приходится скоблить их щеткой с мылом, чтобы отскрести грязь, она забивается во все щелочки. Я не боюсь никакой работы, но не собираюсь вечно гнуть спину на господ. Придет день, когда я куплю себе участок земли. Уж я сумею заставить ее приносить плоды. Найму работников и буду хорошо с ними обращаться. И уж я-то ни за что не допущу, чтобы такая красивая девушка, как ты, осталась невеждой только потому, что она плохо видит и никто не купит ей очков.

Лена крепче сжала стебель розы, которую Спартак бросил ей на колени, и с удивлением взглянула на парня. Этот Спартак Рангони показался ей что-то уж больно восторженным. Она ждала, что он заговорит с ней о любви, а он вместо этого принялся рассуждать, как политикан.

— Вы социалист? — с сомнением спросила девушка.

— Я крестьянин и останусь им всегда, даже когда разбогатею и сделаю так, чтобы все, кто работает на меня, жили лучше, чем сейчас, — произнес Спартак, а потом добавил: — Можешь говорить мне «ты», ведь мне нет еще и двадцати.

— Значит, ты все-таки социалист? — Она взглянула на него сердито и отодвинулась подальше.

Он улыбнулся и нежно провел рукой по ее лицу. Лена вспыхнула и резко оттолкнула его руку.

— Тебе бы только языком молоть! А сам даже не знаешь, с кем говоришь, тебе до этого и дела нет. Даже имени моего не знаешь! — крикнула она, и ее глаза наполнились слезами досады.

— Тебя зовут Маддаленой, но называют Леной, — сказал он с тихой лаской в голосе. — Ты дочь Пьетро Бальдини. Тебя считают полоумной, но я в это не верю. Ты любишь цветы, особенно розы.

— Все это правда. Откуда ты узнал? — Сердце отчаянно колотилось у нее в груди.

— Я всегда говорю правду и знаю все о тех, кто меня интересует. А ты, Маддалена, интересуешь меня как никто другой.

Спартак наклонился к ней. Лена продолжала сидеть неподвижно.

— Ты серьезно? Ты и вправду мной интересуешься? — робко спросила она едва слышным шепотом, не смея верить собственным ушам.

— Больше, чем ты можешь вообразить.

Их головы склонились так близко, что они едва не касались друг друга носами.