— Я был бы счастлив, если бы дядя согласился мне помочь, — добавил Спартак.

— Спасибо, — ответил Джованни, — но я предпочитаю вернуться к работе на земле. Мама вырастила меня крестьянином, таким я и остался. Возможно, Бьянка не отказалась бы тебе помочь.

— Одну минуточку, — прервала их Маргерита. — Мы вроде бы все выяснили, но позабыли одну небольшую деталь. Претензии этого… этого Стефано Бенини.

— Его документы останутся у меня. Разумеется, я никогда ими не воспользуюсь, — заверил ее Спартак.

Глава 2

Стоял ноябрь, самый унылый, по мнению Лены, месяц года. С застекленного балкона своей гостиной с видом на красивую старинную площадь Котиньолы она смотрела на затянутое серыми тучами небо, на голубей, нахохлившихся и попрятавшихся под карнизами портиков от зарядившего с утра мелкого дождя, на мостовую, превращенную в сплошное серебристо-свинцовое озеро, на слабо пробивающиеся сквозь пелену дождя неоновые вывески магазинчиков, горевшие с утра до вечера.

На ее балконе вопреки погоде и времени года расцветали последние дамасские розы.

— Пора ехать, синьора, — объявила Пина, появляясь на пороге гостиной.

— Что это ты расфуфырилась, как на смотрины? — проворчала старая дама, заметив кричаще безвкусный наряд сиделки.

— Не каждый день мне выпадает случай поехать в Милан и остановиться в большом отеле, — стала оправдываться медсестра, помогая хозяйке подняться с кресла и протягивая ей пальто из мягкого кашемира.

— Мои лекарства у тебя? — спросила Лена.

— Все в порядке, синьора. Ваш чемодан уже в машине, а шофер синьора Мизерокки ждет нас внизу. — Пина была возбуждена до крайности, предвкушая удовольствие от неожиданной поездки, о которой узнала всего несколько часов назад. Ей все не верилось, что Лена решила взять ее с собой.

— Ну, так спускайся. Я догоню тебя через минуту. — И Лена решительным жестом выставила ее вон.

— Осторожнее на лестнице, — напомнила медсестра и вышла из гостиной, оставив дверь распахнутой.

Открыв ящик трюмо, Лена вынула из него деревянный футляр. Крышечка откинулась. В футляре, на подушечке кремового бархата сверкал во всей своей красе ее талисман: белая роза Дамаска. Она вновь закрыла крышку и спрятала футляр в сумочку, а потом подняла взгляд на подзеркальный столик, на котором выстроились старинные фотографии в рамках.

Лена улыбнулась собственному изображению. Вот она, совсем молоденькая, на моментальном снимке, сделанном Спартаком на кухне их дома в Болонье, кормит грудью свою первую дочку.

— Куда же ты подевалась? — чуть слышно спросила Лена у красивой, счастливой и упрямой девчонки, которая, даже улыбаясь в объектив, ухитрилась сохранить на лице строптивое выражение. Теперь в ней не осталось ничего от этой юной красавицы. — Какое ужасное наказание — старость, — вздохнула она, глядя на портрет Спартака.

Он был в одной рубашке, без пиджака, шляпа сдвинута на затылок, руки в карманах брюк и серебряная цепочка поперек жилетки. На губах у него играла горделивая улыбка человека, полностью уверенного в себе.

— Ты был удачлив до неприличия, — сказала ему Лена чуть ли не с упреком. — Тебе повезло даже в смерти, ты не дожил до настоящей старости. — И она провела по стеклу, защищавшему фотографию, кончиками трясущихся пальцев. — Я еду навестить твоего друга Тоньино, — продолжала Лена, по-прежнему говоря шепотом.