— Но мне кажется, я здесь не так уж не вовремя, — ответил я. — Или я плохо рассмотрел, или ваш дом — единственный в селении, который не укреплен.

— Это доказывает, что я тоже начал отступать от традиций; мой отец, дед, мои самые древние предки приняли бы участие в одной из враждующих группировок в нашем селении: вот уже десять лет они борются между собой. И знаете, какую роль я отвел себе здесь, среди ружейных выстрелов, ударов стилетов и кинжалов? Я третейский судья. Вы приехали в провинцию Сартен, чтобы увидеть бандитов, не так ли? Вот и хорошо, пойдемте со мной сегодня вечером, я вам покажу одного из них.

— Как! Вы позволите мне сопровождать вас?

— О Боже, если это вас позабавит, все будет зависеть только от вас.

— Отлично! Я с большим удовольствием соглашаюсь.

— Наш гость очень устал, — сказала г-жа де Франки, бросив взгляд на сына; казалось, она разделяла чувство стыда, которое он испытывал, видя, как приходит в упадок Корсика.

— Нет, матушка, нет, напротив, нужно чтобы наш гость пошел со мной, и, если в каком-нибудь парижском салоне при нем заговорят об этой ужасной вендетте и об этих беспощадных корсиканских бандитах, которыми все еще пугают маленьких детей в Бастии и Аяччо, он, по крайней мере, сможет пожать плечами и сказать, что же это такое на самом деле.

— А по какой причине началась эта грандиозная ссора, которая, насколько я могу судить из того, что вы мне сказали, готова прекратиться?

— О! — воскликнул Люсьен. — Разве имеет значение причина, вызвавшая ссору. Важно то, к чему она приводит. Ведь если человек умирает даже из-за пустяка — от укуса пролетевшей мухи, например, — все равно он мертв.

Я видел, что Люсьен не решается сказать мне о причине этой ужасной войны, что вот уже десять лет опустошает селение Соллакаро.

Но чем дольше он молчал, тем настойчивее становился я, продолжая допытываться:

— Однако у этой распри была какая-то причина. Это тайна?

— Боже мой, нет. Все это началось между семьями Орланди и Колона.

— Почему?

— Потому что однажды курица сбежала с птичьего двора Орланди и перелетела во двор Колона.

Орланди потребовали свою курицу, Колона настаивали, что это была их курица.

Орланди угрожали Колона, что отведут их к мировому судье и заставят присягнуть там.

Но старушка-мать, державшая в руках курицу, свернула ей шею и бросила ее в лицо своей соседки: «Если она твоя, на тебе, жри ее!»

Тогда один из Орланди поднял курицу за лапы и хотел ударить старушку, бросившую ее в лицо его сестры. Но в то мгновение, когда он готов был сделать это, мужчина из семьи Колона, у которого, к несчастью, было заряжено ружье, выстрелил в упор и убил своего соседа.

— И сколько жизней унесла эта ссора?

— Уже девять убитых.

— И все это из-за несчастной курицы, ценой в двенадцать су.

— Несомненно, но я вам уже говорил, важен не повод ссоры, а то, к чему она приводит.

— И так как уже есть девять убитых, то нужно, чтобы был и десятый?

— Но вы видите… что нет, — ответил Люсьен, — поскольку я выступаю в качестве третейского судьи.

— И конечно, по просьбе одной из двух семей?

— Да нет же, это из-за моего брата: с ним по этому поводу разговаривал министр юстиции. Интересно, какого черта они там в Париже вмешиваются в то, что происходит в какой-то несчастной деревне на Корсике. Префект пошутил, написав в Париж, что, если я захотел бы произнести хоть слово, все это закончилось бы как водевиль: свадьбой и куплетами для публики.