Мы устроились за длинным столом; на его противоположном конце было накрыто еще на шесть персон. Это было предназначено для тех, кого называют на Корсике «семьей», то есть для тех лиц, что в больших домах по положению находятся между хозяевами и слугами.

Трапеза была обильной и сытной.

Но, признаюсь, просто умирая от голода, я, однако, погрузился в свои мысли и довольствовался лишь тем, что насыщался, не в силах смаковать и получать наслаждение от гастрономических изысков.

И действительно, мне показалось, что, попав в этот дом, я очутился в таинственном мире, напоминающем сказку.

Кто она, эта женщина, у которой, как у солдата, было свое оружие?

Кто он, этот человек, который испытывает те же страдания, что и его брат, находящийся за триста льё от него?

Кто эта мать, которая заставляет своего сына поклясться, что он обязательно тут же скажет ей, если узнает о смерти ее второго сына?

Все это, должен сознаться, давало мне немало пищи для размышлений.

Между тем я заметил, что мое молчание затянулось и стало уже неприличным; я поднял голову и тряхнул ею, как бы отбрасывая все свои мысли.

Мать и сын тотчас же обернулись, думая, что я хочу присоединиться к разговору.

— Значит, вы решились приехать на Корсику? — произнес Люсьен так, как будто возобновил прерванный разговор.

— Да. Видите ли, у меня уже давно было это намерение, и вот теперь, наконец, я его осуществил.

— По-моему, вы правильно сделали: пока еще не слишком поздно, потому что через несколько лет при теперешнем планомерном вторжении французских вкусов и нравов те, кто приедет сюда, чтобы увидеть Корсику, больше ее здесь не найдут.

— Во всяком случае, если древний национальный дух отступит перед цивилизацией и укроется в каких-то уголках острова, то это будет, конечно, в провинции Сартен и долине Тараво.

— Вы так думаете? — спросил молодой человек, улыбаясь.

— Но мне кажется, что все окружающее меня здесь и увиденное мною — это прекрасная и достойная картина старых корсиканских обычаев.

— Да, но, тем не менее, в этом самом доме с зубцами и машикулями, где мы с матерью храним четырехсотлетние традиции семьи, французский дух отыскал моего брата, отнял его у нас и отправил в Париж, откуда он к нам вернется адвокатом. Он будет жить в Аяччо, вместо того чтобы оставаться в доме своих предков; он будет защищать кого-то в суде; если у него хватит таланта, он, возможно, будет именоваться королевским прокурором; тогда он будет преследовать несчастных, <style name="razryadka">прикончивших</style> кого-нибудь, как говорят у нас, и перестанет отличать тех, кто вершит правосудие, от простых убийц, как это вы сами недавно сделали; будет требовать от имени закона головы тех, кто, должно быть, совершил то, что их отцы сочли бы за бесчестье не сделать; он подменит Божий суд людским и однажды, приготовив чью-нибудь голову для палача, поверит, что служил стране и принес свой камень для храма цивилизации… как говорит наш префект… О Боже мой, Боже мой!

И молодой человек поднял глаза к небу, как, должно быть, некогда это сделал Ганнибал после битвы у Замы.

— Но, — возразил я ему, — вы же видите, что Господь хотел все уравновесить и поэтому, сделав вашего брата последователем новых принципов, вас сотворил приверженцем старых обычаев.

— Но кто меня убедит, что мой брат не последует примеру своего дяди, вместо того чтобы последовать моему примеру? Да и окажусь ли я сам достойным рода де Франки?

— Вы? — удивленно воскликнул я.

— Да, Боже мой, я. Хотите, я вам скажу, что́ вы приехали искать в провинции Сартен?

— Говорите.

— Вы приехали сюда охваченный любопытством светского человека, художника или поэта, ведь я не знаю, кто вы, и не спрашиваю вас об этом: вы сами нам это скажете, покидая нас, если захотите, или сохраните молчание; вы наш гость и абсолютно свободны… Итак, вы приехали в надежде увидеть какую-нибудь деревню, охваченную вендеттой, познакомиться с каким-нибудь колоритным бандитом, наподобие описанного господином Мериме в «Коломбе».