Дома он уложил ее в постель и ввел очередную дозу успокоительного. Заботливо укрыл жену одеялом, всмотрелся в изжелта-бледное лицо.

— Прости меня. Все б на свете отдал, только чтобы вину искупить.

— Обойдется, — неожиданно равнодушно бросила она и перевернулась на бок, лицом к стене.

У Луиса чуть не сорвался традиционный и глупый вопрос: «Как ты себя чувствуешь?», но он вовремя сдержался: не то, совсем не то хотелось спросить.

— Тебе очень плохо? — нашел он наконец верные слова.

— Очень, — ответила Рейчел и то ли всхлипнула, то ли хмыкнула, то ли усмехнулась. — Наверное, хуже не бывает.

Что-то еще, видно, он должен сказать, сделать. Какого черта! И Стив Мастертон, и Мисси Дандридж с мужем, у которого кадык что наконечник стрелы, и все, все от него вечно чего-то ждут. Почему он всегда и всем что-то должен?! К черту, надоело!

Он выключил свет и вышел. Ему сейчас нечего сказать даже родной дочери.

Заглянул к ней в темную комнату, и ему почудилось, что в кресле сидит Гейдж, а все случившееся — страшный сон, вроде того, когда Паскоу повел его в лес. Измученный разум с готовностью уцепился за эту соломинку, а полумрак лишь добавил к обману: светился лишь экран портативного телевизора. Его принес девочке Джад, чтобы той скоротать время. Скоротать долгое-долгое время.

Ну, конечно, это не Гейдж. Это Элли. В руках у нее по-прежнему фотография Гейджа на санках, и сидит она в братнином кресле. Перетащила из его комнаты. Креслице — точь-в-точь как у кинорежиссеров: складное, с парусиновыми сиденьем и спинкой, на которой толсто выписано ГЕЙДЖ. Рейчел некогда заказала такие кресла для всей семьи — у каждого свое, именное.

В креслице Гейджа Элли было тесно. Парусиновое сиденье низко прогнулось — вот-вот порвется. Прижав фотографию к груди, девочка неотрывно смотрела на экран: давали какой-то фильм.

— Спать пора, Элли, — сказал Луис и выключил телевизор.

Элли выбралась из кресла, аккуратно сложила его. Похоже, и в спальне с ним не расстанется.

Луис замялся — разрешить или не надо? Наконец заговорил, но совсем о другом:

— Хочешь, я укрою тебя и подоткну одеяло?

— Да, хочу.

— Хочешь… я положу тебя сегодня с мамой?

— Нет, спасибо.

— Правда, не хочешь?

— Правда. — Элли слегка улыбнулась. — Она все одеяло на себя стаскивает.

Луис тоже едва заметно улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда пошли.

Нет, она и не попыталась затащить креслице брата в постель, а, разложив, поставила у изголовья. Как на приеме у самого маленького на свете психоаналитика, подумалось невпопад Луису.

Она разделась, положив фотографию на подушку. Облачилась в пижаму и направилась в ванную, не забыв прихватить и фото. Умывшись, почистив зубы, проглотив таблетку с фтором (для укрепления эмали), вернулась в спальню, залезла в постель — портрет брата, разумеется, при ней.

Луис присел рядом.

— Запомни, Элли: если мы и впредь будем крепко любить друг друга, мы все выдержим.

Каждое слово — как тяжелая, непомерная ноша — давалось с огромным трудом. И, замолчав, Луис почувствовал, что выдохся.

— Я очень-очень постараюсь и попрошу Бога, чтобы он вернул нам Гейджа, — спокойно проговорила дочь.

— Что ты, Элли…

— Бог все может, если захочет. Захочет — и вернет.

— Но Бог такого не делает… — Луис запнулся: ему вдруг ясно увиделся Чер. Вот сидит на краю унитаза и смотрит на Луиса в ванне.

— Еще как делает! — убежденно сказала Элли.