На этот раз Луис не уследил и сказал-таки глупость (впрочем, мало ли глупостей он наговорил и наделал в тот день):

— Элли, это было давным-давно.

— Я все равно буду ждать, и фото будет ждать, и кресло…

— А кресло ты просто-напросто сломаешь. Ты ведь уже большая, — он взял ее за горячую, будто в жару, руку. — Сломаешь, и все.

— А Бог поможет, и не сломаю, — безмятежно возразила она. А под глазами у нее тени, заметил Луис, и сердце у него защемило. Он тут же отвернулся. Может, сломав братнино креслице, поймет наконец, что же все-таки произошло.

— Буду везде носить его фото, буду сидеть на его кресле. Буду есть его завтрак, — принялась перечислять Элли.

Между прочим, брат и сестра ели каждый свой сорт овсянки. «Шоколадных медвежат» Элли на дух не переносила, называла их дохлыми жуками. И когда иной овсянки дома не находилось, Элли довольствовалась вареным яйцом… или вообще отказывалась завтракать.

— Буду и фасоль есть, хоть и противная, буду его книжки с картинками читать, буду… надо, чтоб все, как при нем… если… вдруг он… — И Элли расплакалась.

Луис не стал утешать, лишь молча гладил по голове. В ее словах таился жуткий и неправдоподобный смысл. Чтобы все, как при нем. Чтобы он продолжал жить в памяти каждый день, чтобы все время чувствовать его рядом, не позволяя отдалиться ни на шаг в прошлое. Все время помнить, как и что он делал. Здорово! Молодчина! А сойдет боль утраты, схлынут и воспоминания. Нет, все-то дочь поняла, почувствовала, как легко упустить Гейджа в небытие и забвение.

— Не нужно плакать, — сказал он. — Всякое горе не бесконечно.

Но она рыдала и рыдала, БЕСКОНЕЧНО… целых пятнадцать минут. Даже уснув, продолжала всхлипывать. Но вот успокоилась. Внизу часы пробили десять, нарушив тишину.

ПУСТЬ ОН ОСТАЕТСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМ, ЭЛЛИ, подумал Луис и поцеловал дочь. УМНИКИ АНАЛИТИКИ, КОНЕЧНО, НАЙДУТ И В ЭТОМ ИЗВРАЩЕНИЕ, НО Я ТЕБЯ ПОНИМАЮ. И ЗНАЮ: СКОРО НАСТУПИТ ДЕНЬ — МОЖЕТ, И НЕДЕЛИ НЕ ПРОЙДЕТ — И ФОТОГРАФИЯ ОСТАНЕТСЯ НА ПУСТОЙ ПОСТЕЛИ. А ТЫ ПОБЕЖИШЬ КАТАТЬСЯ НА ВЕЛОСИПЕДЕ, ИЛИ ГУЛЯТЬ В ПОЛЕ, ИЛИ В ГОСТИ К ПОДРУЖКАМ, ШИТЬ КУКОЛЬНЫЕ ПЛАТЬЯ НА ЧУДЕСНОЙ, ПОЧТИ ВЗАПРАВДАШНЕЙ МАШИНКЕ. А ГЕЙДЖА С ТОБОЙ УЖЕ НЕ БУДЕТ. ТОГДА-ТО ОН И ПОКИНЕТ СЕРДЦЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ И ПРЕВРАТИТСЯ ЛИШЬ В ВОСПОМИНАНИЕ О ТРАГЕДИИ В 1984-м. ОТЗВУК ПРОШЛОГО.

Луис постоял на лестничной площадке, раздумывая: а не отправиться ли самому на боковую. Нет, конечно же, нет.

Прежде кое-что нужно еще сделать. И он спустился на кухню.

Луис Альберт Крид решил напиться. Внизу, в погребе, он держал пять коробок пива. Оно пользовалось успехом и у Луиса, и у Джада, и у Стива Мастертона, и даже у Мисси Дандридж, когда ей случалось сидеть с детьми Кридов. (Теперь, если и доведется, то только с одним, поправил он себя, спускаясь в погреб.) Чарлтон тоже несколько раз наведывалась к Луису и всегда предпочитала пиво (только светлое!) вину. И вот Рейчел минувшей зимой привезла однажды из магазина с распродажи десять тяжеленных коробок. Хватить тебе ездить в кафе за пивом, когда к нам гости приходят, заявила она. Ты же сам, дорогой, всегда говоришь: самое лучшее пиво то, что дома в холодильнике, особенно, когда поздний час и магазины закрыты. Пей на здоровье и радуйся, что жена так много сэкономила. Минувшей зимой… Тогда ничто не омрачало жизни, НИЧТО НЕ ОМРАЧАЛО ЖИЗНИ. Странно: как быстро, как внезапно все разделилось на «до» и «после».

Луис втащил коробку на кухню, рассовал банки с пивом по всему холодильнику, открыл одну.