— «Погодите! Погодите! Посмотрите в книге!» — это им кроха-то кричит. Ишь, чертовка…

— Опять, Джад? — Норма укоризненно посмотрела на мужа.

— Прости, дорогая. Увлекаюсь и за рассказом не замечаю, ты же знаешь.

— Боюсь, знаю слишком хорошо.

— И, представляете, малышка открывает том прямо на слове ПОХОРОНЫ. Там, значит, изображена королева Виктория, как ее провожают в последний путь, и у гроба с каждого боку человек по сорок пристроилось. Некоторые корячатся, несут, а остальные, знаете, во всяких там стародавних нарядах стоят, как рысаки на ипподроме, ждут, когда старт дадут. А Менди и говорит: «В похоронах важной особы может участвовать любое количество людей. Так в книге написано».

— И все разрешилось? — спросил Луис.

— Представьте себе, да! К ним еще человек двадцать присоединилось — чем не королевские похороны, разве что одеты все попроще. Менди там за главную: построила всех, каждому по цветку сунула, кому одуванчик, кому маргаритку, кому — венерин башмачок. И повела. Вот кому в политику-то надо. Бьюсь об заклад, Менди в Конгресс США запросто бы попала. — Джад усмехнулся, покачал головой. — И знаете, у Билли с тех пор все кошмары кончились. Погоревал он о собаке, а жизнь-то свое берет, все проходит. Так же и у нас, у взрослых.

Луису сразу вспомнилась истерика жены.

— У Элли тоже пройдет. — Норма вздохнула, уселась поудобнее. — Вы, небось, думаете, мы только о смерти и разговариваем. Мы с Джадом еще поскрипим маленько, накаркивать смерть не собираемся…

— Да Бог с вами! — не удержался Луис.

— …Но все же приятно, что мы с Беззубой на «ты». Теперь почему-то не говорят о смерти, то ли стыдятся, то ли боятся. Даже по телевизору похорон не показывают, может, опасаются детям навредить, они ведь впечатлительные. И гробы сейчас на похоронах уже закрыты, ни увидеть покойника в последний раз, ни попрощаться толком. Словно людям хочется поскорее забыть об умершем. Странно. Зато по телевизору чего только не насмотришься, особенно по этому, кабельному. — Джад откашлялся, взглянул на Норму. — То, что раньше стыдились показывать, теперь на всеобщее обозрение выставляют. Занятно, как из поколения в поколение меняются взгляды.

— Вы правы, — кивнул Луис.

— Ну, мы-то с Нормой — осколки старых времен, — едва ли не виновато сказал Джад. — Тогда к смерти спокойнее относились. Помню, после войны эпидемия лихорадки пронеслась, ни малых детей, ни беременных — никого не щадила. Теперь доктора ровно чародеи: махнут волшебной палочкой, и болезни как не бывало. Во времена нашей с Нормой молодости, если у человека рак, почитай, он к смерти приговорен. В двадцатые годы ведь облучением не лечили. Скольких с той поры смерть унесла. — Он помолчал, потом заговорил снова: — Смерть нам другом, а не врагом была. У моего брата Пита в девятьсот двенадцатом аппендицит лопнул и гной растекся внутри — в президентах у нас Тафт, кажется, ходил. А было Питу четырнадцать лет, и лучше него в городе бейсболиста не сыскать. В наши дни, чтоб смерть понять, в колледже не надо было учиться. Смерть всегда рядом. Заглянет в дом, посидит за столом, иной раз даже за задницу ущипнет — помни, мол!

Сейчас Норма не стала корить мужа за грубое слово, лишь молча кивнула.

Луис встал, потянулся.

— Пора домой. Завтра трудный день.

— Да, завертится у вас карусель, что и говорить. — Джад тоже поднялся. Видя, что и Норма пытается приподняться, помог ей. Сморщившись от боли, она встала.

— Сегодня похуже? — спросил Луис.

— Терпимо.

— Ляжете в постель, постарайтесь прогреть больное место.