Вскоре однако Галкарис заметила, что у ее хозяина есть какой-то план. Муртан упорно пробивался как можно ближе к жрецу. Поскольку и сам жрец, и храмовые воины считали опасным противником киммерийца, а на Муртана почти не обращали внимания – так он был неуклюж и слаб, – то в конце концов зингарцу удалось добиться своего.

Он получил удар по голове и упал на колени прямо у ног Конана. Киммериец споткнулся о своего товарища и в результате не сумел дотянуться до очередного стражника.

– Кром! – заревел Конан. – Неужели ты не можешь держаться в стороне? Прочь!

Он оттолкнул Муртана ногой, нимало с ним не церемонясь, так что зингарец вдруг очутился прямо возле жреца.

Все произошло так быстро, что жрец даже не успел осознать случившееся. С диким криком, совершенно невозможным, казалось бы, в устах изнеженного богача, Муртан вдруг вскочил и вонзил в сердце жреца одну из отравленных игл. Он бил изо всех сил, и игла вошла в грудь одетого в белоснежные одежды жреца почти целиком.

Совершив свое нападение, Муртан растратил последние силы. Он рухнул на иол и остался лежать неподвижно.

Жрец некоторое время еще удерживался на ногах, а затем повалился на колени. На его лице появилось выражение дикого ужаса. Он попытался произнести новое заклинание, но слова как будто застыли у него на губах.

Галкарис видела, как над водой опять поднимается женское лицо. Большие, широко раскрытые, залитые влагой глаза пристально следили за жрецом. Он не мог оторвать от них взора. Теперь весь облик жреца выражал полную обреченность и жалкую покорность судьбе. Он понимал, что его ждет.

«Все-таки иглы чудовищ содержали яд, – подумал Муртан, тяжело переводя дыхание. – Если бы не Конан с его варварскими «медицинскими» приемами, я был бы, наверное, уже мертв. Но жрецу никто не станет прижигать рану. А эта тварь в пруду чувствует скорую смерть. Ее притягивает близость смерти…»

Из пруда высунулась женская рука. Она с силой шлепнула о край водоема и тотчас превратилась в лапу чудовища с перепонками между пальцами и острыми когтями. Затем показалась и вторая лапа.

Конан не стал ждать, пока монстр выберется на поверхность весь целиком. Сильным ударом он сбросил жреца в воду, прямо на голову чудовищу.

Казалось, пруд закипел. В мутной пене, плескавшей на берег, мелькали руки и ноги, огромный хвост бил по воде, и то спина, то зубастая Насть крокодилицы поднимались над поверхностью. Пена окрасилась кровью… а затем все стихло, и только розовые разводы далеко расходились по поверхности гладкой воды.

Казалось, будто в пруду отражается свет далекого заката.

Стражники замерли, точно завороженные страшным зрелищем. Никто из них не мог оторвать глаз от происходившего. Этим людям сотни раз приходилось видеть, как происходит жертвоприношение. Связанных, беспомощных людей украшали гирляндами цветов, умащали благовониями и под громкое пение обнаженных жриц и стук маленьких барабанчиков сбрасывали в пруд. И всегда посреди поющих и танцующих находился жрец, с его суровым лицом и проницательным взором. Мудрый, властный, он казался вечным.

И вот он бесславно сгинул в пасти чудовища! В такое трудно было поверить.

Конан повернулся к стражникам и, оскалившись, поднял свой меч. Теперь киммериец готов был заняться любым, кому по душе поединок с варваром.

– Ну что? – с вызовом закричал Конан. – Кто-нибудь из вас желает отомстить за старого мошенника?

Он сделал шаг вперед, и стражи бросились бежать. Их гнал безотчетный страх перед человеком, который сумел совершить святотатство и остаться невредимым.

Стигийских храмовых стражей с детства воспитывали в страхе перед древними божествами.