Вечером перед отъездом Селия зашла к ней в комнату.

– Ты очень изменилась с того дня, как я видела тебя в Трентоне, – улыбнулась мать. – Может быть, ты влюбилась?

– Влюбилась!? Да, пожалуй, что и так. Я снова люблю жизнь, мама, и люблю такой, какая она есть, а не вымышленной. Вымысел стоит слишком дорого.

– У тебя было большое горе, девочка? – осторожно спросила Селия, понимая, что теперь можно спросить и об этом. – Ведь что-то произошло перед рождением Джанет, когда ты так внезапно уехала в Боливию?

– В Боливию? – Но этой тайны Пат решила не отдавать никому. – Нет, просто мне порой очень тяжело в Штатах, я все-таки настоящая англичанка. Но я счастлива, мама, правда, очень счастлива. – Пат не солгала: теперь перед ней лежал новый мир, понятный и прочный. – Я рада, что Джанет остается у вас, она тоже вырастет англичанкой.

– Мы хотим отдать ее в школу при Университетском колледже, теперь там учатся с шести лет. И, конечно, церковь.

– Как ты считаешь нужным, мама. Ведь меня вы сумели вырастить настоящей.

Рано утром Пат поцеловала спящую Джанет и уехала в аэропорт одна на взятом напрокат автомобиле.

И только в самолете она вспомнила, что даже не позвонила Стиву, чтобы предупредить его о своем возвращении.

* * *

Вернувшись в Трентон, Пат позволила себе еще несколько дней побездельничать. Она бесцельно гуляла по городу, словно заново узнавая его, открывая ту сокровенную прелесть, замечать которую раньше, в сжигавших ее страстях, не успевала. Старинные кварталы на Лафайет-стрит и Диксон-лайн открывали ей свои маленькие секреты, и впервые Пат заметила, сколько здесь церквей – пожалуй, ничуть не меньше, чем у нее на родине. Воспитанная в традиционном жестко-уважительном британском отношении к религии и хорошо знавшая церковную музыку, она, тем не менее, по приезде в Штаты искренне увлеклась востоком, чему, безусловно, способствовали и мода, и пристрастия ее возлюбленного. Правда, у Пат это не пошло дальше распевания слова «Ом», стремления носить восточные одежды, замечательно идущие всем, независимо от пола и возраста, и совместного чтения «Камасутры». А потом, в горькие часы, дни и годы одиночества при наличии ребенка и мужа, она и вовсе не думала о религии. Теперь же соборы в их торжественной пышной красоте вызывали у Пат светлое и радостное чувство. Ей захотелось зайти в небольшую церковь Святой Марии – несмотря на то, что Пат была крещена протестанткой, ей всегда нравилась таинственная роскошь католических храмов.

Пат неуверенно открыла тяжелую дверь и обомлела: навстречу ей шел Стив. Впрочем, он-то ничуть не удивился.

– Здравствуй. Я давно был уверен, что когда-нибудь здешняя красота и твое любопытство непременно заведут тебя сюда.

Стив был совершенно прав.

– О да. Я многое вижу заново. Но ты-то что здесь делаешь?

– У меня было одно дело неподалеку отсюда, на Боу-Хилл, но об этом как-нибудь попозже. Иди внутрь и посмотри все, не торопясь, я подожду тебя, поедем, пообедаем где-нибудь… А лучше дома.

После обеда они закурили, и Стив, грустно поглядывая в направлении детской, сказал:

– Надо как-то решать с Диной и миссис Кроули.

Дина, превратившаяся из румяной булочки в серьезную молодую ординаторшу, чувствовала себя неловко после отъезда своей воспитанницы.

– Я думаю, можно вполне справиться без них обеих. Дома мы почти не бываем, зачем зря держать людей?

– Хорошо. Тогда завтра же я веду Дину в ресторан и устраиваю ей прощальный ужин, а нашу старушку… Знаешь, ее давай все-таки оставим. Мало ли что… – И Стив как-то странно улыбнулся.