Все втайне были уверены, что покупка этого дома окончательно разорит Майкла: ему и развод стоил немало, так он еще и эту  обузу до кучи на себя взвалил — чудовищный, грязно-белый, какой-то слоноподобный дом с пятью акрами заросшего сада и просевшей под бременем ста зим крышей, к тому же там наверняка понадобится без конца чинить, а то и полностью менять допотопные водопроводные трубы. А сад — точнее, заросли, возникшие на месте беспорядочно разросшихся фруктовых деревьев, — с японским прудом-зеркалом, с высокой каменной оградой, со старинными грушами, ветви которых покоились на шпалерах, с дорожкой, обсаженной одичавшими розами, и бог его знает с чем еще, — нуждался в целой армии садовников, иначе восстановить его и воссоздать там хотя бы какое-то подобие порядка не представлялось возможным. И все же Майкл этот Особняк купил, а почему, так никто и не понял. Энни, правда, твердила, что жить с Майклом в одном доме стало просто невозможно, что она просто не знает, как ей с ним себя вести, что у него то и дело резко меняется настроение, что его взрывной характер и совершенно иррациональные поступки в конце концов довели ее до того, что она стала опасаться, как бы он не причинил вред ей и детям. Но люди, хорошо знавшие Майкла, сильно сомневались, что ее утверждения соответствуют действительности. Во всяком случае, Майклу никогда не была свойственна склонность к насилию. Сложный характер? Возможно. Хотя, скорее, замкнутый. Майкл всегда был очень сдержанным и, несмотря на свою профессию, редко выплескивал чувства наружу, стараясь скрывать свое истинное «я» даже от тех, кто его действительно любил.

Раньше он был актером. В основном музыкальных театров. Он добился значительных успехов, сумев по-своему и весьма впечатляюще интерпретировать на сцене образы хорошо известных персонажей. Это был крупный и довольно неуклюжий мужчина с вьющимися волосами, неуверенной улыбкой и проявившейся после сорока склонностью к полноте — в общем, человек довольно приятный, но внешне ничем не примечательный; запоминался только его чудесный голос. Благодаря этому голосу у него было множество преданных поклонников — по большей части женщин, а отдельные особы прямо-таки с ума по нему сходили. Одна, например, преследовала его лет десять, таскаясь за ним по театрам и все пытаясь всучить ему какие-то подарки, другие забрасывали его письмами, а одна даже грозилась застрелить его жену. И все они открыто заявляли, что любят его. Но ни одна по-настоящему его не знала. На самом деле со временем ему и самому стало все чаще казаться, что он знает себя недостаточно хорошо. Лучшие годы его жизни были связаны с бесконечными чемоданами, переездами, необходимостью много работать то над одной ролью, то над другой, пропуская при этом такие важные вещи, как первые шаги ребенка, сказанные ими первые слова и вообще — детство своих детей. Пятнадцать лет дурацких развлекательных программ по воскресеньям, когда над почетным гостем издеваются и подшучивают, пятнадцать лет слащавых рождественских спектаклей, футбольных матчей, вечеринок в театре за кулисами, пятнадцать лет, целиком посвященных пыльному старому божеству, которое пахнет опилками, гримом, потом и современными электронными приспособлениями, пыльному старому божеству, что обитает в темноте за кулисами, чуть дальше ярких огней рампы…

И вот однажды все разом рухнуло. Чудесный голос отказал ему прямо во время выступления. Видимо, сказалось все сразу — накопившаяся усталость, сенная лихорадка, до предела напряженные нервы, — и с того дня Майкл стал бояться выходить на сцену. Вскоре страх достиг таких пределов, что уже при вступительных аккордах какой-нибудь песни или арии, которую ему предстояло исполнить, его охватывала дикая паника, он весь покрывался испариной, ему казалось, что рот его набит опилками, и он сам толком не понимал, откуда берется этот внезапный, сковывающий душу страх.