А вскоре после этого они с Энни развелись. Она терпела и всячески поддерживала его, пока он работал на износ и дома почти не бывал, но как только он каждый день «начал путаться у нее под ногами», она не выдержала. Это было выше ее сил, они так не договаривались! У них был дом в Йоркшире, где Майкл проводил праздники и короткие недели отпуска. Но теперь Энни вдруг сочла, что дом слишком мал для четверых. Никто с Майклом больше не знался. Друзья чувствовали себя в его присутствии неловко. Энни обращалась с ним как с гостем. Даже дети, похоже, чувствовали, что он занимает в доме слишком много столь нужного им самим пространства — и Майкл уехал из дома, чувствуя себя узником, лишенным какой бы то ни было надежды на возможную отмену или отсрочку приговора…

А потом Энни совсем от него ушла и забрала с собой детей, и он остался с разрубленной пополам жизнью, с разрубленным пополам сердцем и с разрубленным пополам банковским счетом.

Вот тогда-то Майкл Харман и купил Особняк. Как именно  это случилось, он и сам не смог бы сказать с уверенностью. В тот раз он подыскивал себе жилье неподалеку от прежнего, чтобы чаще видеться с детьми — возможно, переделанный под мансарду чердак или небольшую квартирку на берегу реки, — и случайно забрел в какие-то заросли, среди которых торчал полуразвалившийся дом совершенно нелепой конфигурации, почти скрытый одичавшими рододендронами, а в густой крапиве виднелась табличка с надписью: «Продается».

Такой дом никак не мог вызвать любовь с первого взгляда, и все же Майкл Харман сразу в него влюбился. Возможно, его пленил сад, тишина заросших дорожек. А может быть, он сразу понял: вот идеальное место для подрастающих детей. Или его привлекло ощущение заброшенности, облаком витавшее над этим местом, которое, казалось, втайне мечтает об освобождении…

И хотя в тот момент до заключения сделки было еще далеко — все-таки дом изрядно одряхлел, — но влюбленные, как известно, не знают преград, так что очень скоро Особняк перешел в собственность Майкла. Он сразу же туда переехал, хотя жить в этой развалюхе было практически невозможно. Энни осталась в их прежнем, «общем», доме, а Майклу вновь пришлось много и тяжело работать. Еще бы: крыша в Особняке протекала, стены постоянно были влажными, отопление вышло из строя. Однако уже наступила весна, ночи становились все теплее, и, разумеется, даже такая жизнь была лучше жизни на чемоданах.

Говорят, первый шаг — принять и смириться. Майкл целых три недели провел в тщетных попытках смириться с мыслью, ЧТО он на самом деле купил. Ему достались густо оплетенные плющом стены, крыша из прочного йоркширского камня, четыре спальни, две ванные комнаты, библиотека, кухня, кладовая, детская, буфетная (с холодной кладовой для мяса, где имелись специальные крюки, на которых должны были бы висеть окорока, тушки уток и фазанов и говяжьи бока), древний винный погреб, где все было покрыто толстым слоем пыли, и несколько витражей в свинцовых переплетах. Большая часть цветных стекол была, правда, разбита, но цвета — особенно по утрам, на солнце — были просто великолепны, от витражей по паркетному полу разбегались стайки цветных зайчиков, да и сам пол тоже когда-то был весьма неплох, хотя теперь, весь покрытый рубцами и царапинами, выглядел так, словно побывал в сражении. Майкл чувствовал почти физическую боль, представляя себе, как, должно быть, великолепно выглядел раньше этот Особняк: по-своему изящный, элегантно меблированный, роскошный даже по меркам Молбри-вилледж, самого старого района города, который, по уверениям местных жителей, некогда мог похвастать тем, что количество «Роллс-Ройсов» там на квадратную милю выше, чем в любом другом городе Севера.