Даже сквозь маску чувствовалось, что воздух здесь стылый и спертый, пропитавшийся за шестнадцать лет плесенью, пылью и Гнилью.

— Угу, — буркнул Зик.

Сейчас он согласился бы со всем, что она скажет.

Создавалось впечатление, что машина лежит на боку, однако это был лишь оптический обман, навеянный пропорциями комнаты. На самом деле Костотряс застыл носом кверху, на треть выдаваясь из пола. При вращении его буры — каждый размером с пони — разворотили и перекрутили все вокруг; Брайар вспомнила, как ей подумалось тогда об огромных вилках, наматывающих на себя спагетти. И хотя режущую кромку буров с их лопастями и канавками тронула ржавчина, они по-прежнему выглядели страшнее, чем сны дьявола.

Брайар сглотнула комок. Зик сжался в пружину, готовясь сорваться с места, но она остановила его жестом:

— Видишь стеклянный колпак в верхней части машины?

— Вижу.

— Там-то он и сидел, когда управлял ею.

— Я тоже хочу посидеть. Можно? Люк открывается? Как думаешь, машина еще работает?

Не успела она и слова сказать, как он перемахнул через провал и соскочил на лестницу, примостившуюся на краю комнаты, в стороне от завалов.

— Погоди! — крикнула Брайар и прыгнула вслед за ним. — Не трогай ничего! Тут повсюду битое стекло.

Какое-то время после прыжка фонарь в ее руке еще раскачивался, и казалось, будто в пыльной разгромленной лаборатории полным-полно звезд.

— А я в перчатках, — откликнулся Зик и полез по кучам мусора к водительской кабине, держась подальше от буров.

— Стой! — окрикнула она, подпустив в тон нотку приказа.

Он остановился.

— Позволь мне все объяснить, не хочу дожидаться, пока ты потребуешь объяснений.

Она сбежала по ступенькам и вскарабкалась к нему, перебравшись через нагромождения камней, щебня и бывших стен, в которые Костотряс закутался, как омар — в панцирь. И начала:

— Он утверждал, что это была авария. Якобы что-то не заладилось с рулем и двигателем и он потерял управление над машиной. Но при этом, как ты сам прекрасно видишь, пригнал ее прямехонько в подвал, как только закончил.

Зик кивнул. Встав на колени, он принялся очищать корпус от пыли, чтобы получше разглядеть стальную обшивку с крупными, с кулак, вмятинами.

— Он клялся, что ничего не знает о судьбе банковских денег, потому что не брал их, и что у него в мыслях не было кому-то навредить. И хочешь верь, хочешь нет, скрывался здесь несколько дней. Никто точно не мог сказать, куда направилась машина. И поначалу никто не догадывался, что он попросту увел ее домой, как тележку на колесиках.

Но тут явился твой дедушка — он разыскивал Леви. В общем-то, его все тогда искали, но если кто и знал, куда он подевался, то это я, так что ко мне отец и пришел.

Я не разговаривала с ним с тех пор, как убежала из дому и вышла замуж. Папе Леви никогда не нравился. Он думал, что Леви для меня слишком стар, — и, по-моему, был прав. Более того, он считал Леви прохвостом — и опять-таки угадал. В итоге, когда мы с твоим дедушкой встретились в последний раз, я обозвала его лжецом за то, что заклеймил моего мужа как мошенника. И соврала ему в лицо, будто не знаю, где Леви. Но он-то был прямо здесь, в этой самой лаборатории.

— Эх, хотел бы я встретиться с ним, — вставил Зик. — С твоим папой, в смысле.

Она растерялась и не сразу смогла выдавить из себя ответ:

— Я бы тоже этого хотела. Он не был особенно приветливым человеком, но ты бы ему понравился. Думаю, он гордился бы тобой. — Откашлявшись, она продолжила: — Но в нашу последнюю встречу я повела себя ужасно — вытолкала за порог — и больше уже не видела его живым.