— Значит, он был мертв — и в доме никого?

— Никого, — подтвердила она. — Парадная дверь оказалась взломана, но при этом притворена. Кто-то с почтением уложил его на кровать, это врезалось мне в память. Тело прикрыли простыней, а возле кровати оставили его винтовку и жетон. Но он был мертв, окончательно и бесповоротно. Гниль не поставила его на ноги, спасибо Господу и на том.

Хейл строчил в блокноте, подбадривая собеседницу голосом. Карандаш порхал по бумаге.

— Как думаете, это сделали заключенные?

— Это вы так думаете, — сказала она. Интонация не казалась обвиняющей.

— Предполагаю, — отозвался он, хотя от уверенности захватывало дух.

Брат того заключенного рассказал ему, что жилище Мейнарда они оставили в полном порядке и ничего там не тронули. По его словам, тело уложили на кровать, а лицо прикрыли. Все эти подробности не всплывали ни в досужих разговорах, ни в официальных расследованиях по делу о Великом Побеге. А их за прошедшие годы хватило с лихвой.

— А затем… — с надеждой на продолжение начал он.

— Я вытащила его за дом и похоронила под деревом, рядом с его старым псом. Пару дней спустя пришли двое из городской полиции и выкопали его обратно.

— Чтобы знать наверняка?..

Она крякнула.

— Чтобы знать наверняка, что он не сбежал из города на восток; что Гниль не оживила его; что я зарыла его там, где показала им. Выбирайте сами.

Закончив погоню карандаша за словами, он поднял глаза:

— Что вы сейчас сказали насчет Гнили? Неужели они так быстро поняли, чего от нее ждать?

— Поняли. Они почти сразу смекнули, что к чему. Не все жертвы Гнили поднимались на ноги, но уж если поднимались, то выходили на охоту в считаные дни. Но по большому счету власти хотели убедиться, что Мейнард не ушел безнаказанным. А когда поняли, что им уже до него не добраться, бросили на заднем дворе. Даже не позаботились о погребении. Оставили под деревом, и все. Пришлось хоронить во второй раз.

Карандаш и подбородок Хейла замерли над блокнотом.

— Простите, я не ослышался?.. Вы хотите сказать…

— Не делайте такой потрясенный вид. — Она шевельнулась, обивка стула скрипнула. — Яму не засыпали, и то хорошо. Во второй раз все прошло куда быстрее. Позвольте теперь задать вопрос вам, мистер Куортер.

— Хейл, если можно.

— Воля ваша, Хейл. Скажите, сколько вам было лет, когда к нам пожаловала Гниль?

Карандаш дрогнул. Биограф приложил его к блокноту и произнес:

— Почти шесть.

— Так я и думала. То есть совсем еще малютка. Вы ведь даже и не помните, какова была жизнь до появления стены?

Он покачал головой: нет, не помнит. Совсем.

— Зато я помню, как возводили стену. Как она фут за футом возносилась над зараженными кварталами. Все двести футов, вокруг всего эвакуированного района. Да, я помню… Прямо отсюда я за ней и наблюдала. Вон из того окошка рядом с кухней. — Она махнула в направлении печки и небольшой прямоугольной рамы. — И днем, и ночью. Все семь месяцев, две недели и три дня, которые ушли у них на строительство.

— Удивительная точность. Вы всегда ведете счет таким вещам?

— Нет. Но запомнить было немудрено. Они закончили ровно в день, когда родился мой сын. Одно время мне думалось, а не скучает ли он по всему этому шуму.