— Откуда ты взял про езду?

— Видел твой героический финиш. Да кто бы сомневался! Ина командир к своему делу относится ответственно: учит, оберегает, но уж никогда не станет окутывать тебя теплом, как обычная женщина. Дзенский мастер, типа того.

— Можно подумать, ты её так плотно знаешь.

— Кого — высокую госпожу Та-Эль? Шутишь. Я ж охранником и личным ординарцем при ней служил.

Ординарцем.

Сорди не выдержал — рванулся из объятий, сел на ложе, откинув пахучие тряпки. Боль ввинтилась в рёбра стаей зубоврачебных свёрл, кислая тошнотная вонь подступила к гортани, но, по счастью, дальше не двинулась.

Лицо на фоне белоснежных войлоков и янтарного цвета решетки казалось почти коричневым — округлое, тонкобровое, большеглазое. Чёрный волос вился крутым бараном, зрачки сливались по цвету с радужкой.

— Дар, — пробормотал Сорди.

— Зато вон ты вовсе не подарочек, — рассмеялся тот, развёл руками. Зубы некрупные, чистые, тоже сияют: как и весь он. Есть люди, у которых малейшее движение поёт…

— Кардинена о тебе знала, что жив? Но ведь рассказывала…

— С недавних пор — знала, конечно. Ты думаешь, она перед тобой отчитывается?

— Юрта. Вот почему я решил. Карди ведь не могла издали разобрать, что это именно юрта.

— Юрт или джурт, по-здешнему, — вообще мир. Малая человеческая вселенная внутри большой и безбрежной. А я кочевник и свой мир, свой дом ношу с собой. Вожу во вьюках. Увижу красивое место — поставлю. Так что не береди себя: умолчать наша ина ещё может, солгать или схитрить — никогда.

Уселся рядом с Сорди, снова приобнял осторожно, стараясь не касаться больных мест.

— Ты скоро сделаешься совсем прежним, светловолосый. Даже ещё прекраснее. Здешние горы и воды всё излечивают.

— И твою контузию?

— Ты слышал насчет неё? Её здесь и не было. Проснулся целым. Не говори больше — тебе трудно.

— Рядом с тобой — нет, нисколько.

— Всё равно ложись. Тебе принести ещё попить?

— Не надо. Не ходи никуда.

Сорди внезапно для самого себя притянул юношу, уложил с собой рядом:

— Скажи имя.

— Даларн. Кроме тебя никто не будет его знать. А ты кто?

— Сэрен. Я его только что его придумал. Красивое имя?

— Очень: если оно лишь для одного меня.

И несмотря на то, что малейший жест навстречу тянет из рук ссохшиеся жилы, а ответное движение бередит едва зажившие рубцы, оба они сплетаются в немом объятии.

Ибо не нужно никаких слов, когда ты сам, вы сами — одно восклицание…

Когда ласки так целомудренны, как не бывает и с женщиной, а их завершение — острей наточенного копья.

…Они лежат, наконец насытившись и отвалившись друг от друга; Сэрен ничком, Даларн лицом кверху, Теперь гостю видно, что белизна передвижного дома не так безупречна: отверстие над очагом слегка закоптилось, рядом с низким столиком и чем-то вроде шкафа или высокого ларя отгорожено место для кузнечной мастерской. Впрочем, самая грязная работа совершается на открытом воздухе, а здесь хозяин лишь собирает и шлифует свои хитроумные изделия.

— Сэрен. Ты пахнешь, как имбирная коврижка.

— Скорей — морковная запеканка. И хватило у тебя ума поить того, что умеет обходиться без еды и выделять через кожу.

— Это отменилось на время — ради того, чтобы я мог о тебе позаботиться.

— Правда?

— Госпожа Кардинена так шутила.