Искать в темноте Норд-Миддл-Хаммок пришлось буквально вслепую. В прежние времена, когда шахты работали, район процветал, но экономический кризис после Первой мировой войны превратил его в мёртвый город, в нагромождение поросших сорняками камней. В безлунную ночь тут не было видно ни зги. Ни уличных фонарей, ни хоть каких-то ориентиров, только деревья и кусты, да и те ночью кажутся совершенно одинаковыми. Наконец фары моей машины выхватили из темноты изгородь фермы Фагтри, и я мысленно поблагодарил тех, кому пришло в голову покрасить её в белый цвет. Проехав ещё немного в темноте, я увидел такой же белый домик, в окне которого мерцал свет, – кто-то смотрел телевизор. Отсюда начиналась улица Чёрного Ручья, которая другим концом упирается во владения Гудвинтеров. Я вздохнул с облегчением.

Старинный дом Гудвинтера достался миссис Кобб в наследство от Герба Флагштока, её третьего мужа, после того как их семейная жизнь так стремительно оборвалась. Она немедленно продала дом Историческому обществу с тем, чтобы в нём открыли музей, – продала за один доллар! Вот такая она – добрая и невероятно щедрая.

Проезжая по гравиевой дорожке, я заметил, что двор, которому полагалось быть залитым светом, погружён в темноту. Дом тоже. В Мускаунти частенько случаются перебои с электричеством… но ведь на ферме Фагтри свет горел, и кто-то смотрел телевизор в доме на углу. У меня привычно закололо на верхней губе.

Обогнув вытянутое здание, я подъехал к западному фасаду, остановился так, чтобы луч света от фар падал на дверь в квартиру смотрителя, и взял из бардачка фонарик. Сперва я постучал в дверь медным молоточком, а когда никто не ответил, потянул её на себя и не удивился, что она оказалась незапертой. В Мускаунти многие так делают. Обведя фонариком прихожую, я нашёл на стене выключатель и решил попробовать – может, и вправду отключили электричество. Но свет был – по крайней мере в прихожей: под потолком в железной люстре зажглись четыре электрические свечки.

– Миссис Кобб! – крикнул я. – Это Квиллер!

Мне никто не ответил – и ни стуков, ни громыхания, ни стонов. И уж подавно никаких криков. Наоборот, в комнатах стояла тревожная тишина. Налево уходил коридор со сводчатым потолком. Он вёл в гостиную, обставленную старинной мебелью, и, как только я отыскал выключатель, стало светло. Почему, спрашивал я себя, перепуганная до смерти женщина вдруг взяла и всюду повыключала свет? Усы предсказывали неладное, бременами меня начинает раздражать их излишняя чувствительность.

Распахнутая дверь в дальнем углу комнаты вела в спальню. На кровати стояла наполовину собранная сумка. Дверь в ванную была закрыта.

– Миссис Кобб! – крикнул я ещё раз, немного помешкав, открыл дверь и заставил себя заглянуть в душевую.

Продолжая звать её, я прошёл через гостиную в старомодную кухню с камином, большим обеденным столом и сосновыми шкафами. Я включил свет и в ту самую секунду уже знал, что увижу. На кухонном столе стоял пакет молока, а на полу неподвижно лежала женщина в розовой юбке и розовом свитере, глаза её были широко раскрыты, круглое лицо искажено болью. Она не подавала признаков жизни.

ДВА

Когда Квиллер обнаружил безжизненное тело миссис Кобб, он был скорее опечален, чем удивлён. Он предчувствовал худшее, ещё когда свернул на улицу Чёрного Ручья и увидел, что дом и двор погружены в темноту. Сейчас, глядя на фигуру в розовом, – опять этот вечный розовый цвет! – он с грустью и бессильной злобой проводил рукой по усам. Разум не соглашался с тем, что эта добрая женщина ушла в расцвете лет, в разгар своей деятельности, в момент, когда жизнь наконец приносила ей только радости. Она завоевала любовь всего города; её последний муж оставил её состоятельной женщиной; в возрасте пятидесяти пяти лет она впервые стала бабушкой.