– …Когда она обо что-нибудь ударится, например о Старый дощатый мост?

Она кивнула.

– Так вот почему он так дёшево купил дом Гудвинтеров!

Она сглотнула и кивнула снова.

– И поджог здания «Пустячка» был тоже частью плана?

– О, мистер К.! Это так ужасно! Я говорила ему, что он убийца, а он ответил, что я жена убийцы и лучше бы мне держать рот на замке, если я знаю, что для меня хорошо, а что плохо! Он смотрел зверем! Он хотел меня ударить! Я побежала в ванную, заперла дверь и притворилась больной. Потом он пошёл спать и храпел всю ночь. А я решила бежать, оделась и просидела так до утра. Когда он проснулся, я выбежала из комнаты, бросив свой свадебный костюм, кошелёк, всё!

– Вот как, значит, он получил ключи от музея. Она застонала, и лицо её, обычно такое весёлое, стало жалким.

Квиллер вернулся в свою квартиру, открыл банку с голубым тунцом и разложил кусочки на плоской белой фарфоровой тарелке.

– Всё, – заявил он, – больше никаких деликатесов, никакой антикварно-фарфоровой посуды.

Коты жадно глотали тунца, стоя, как обыкновенные коты, головами вниз, хвостами вверх. И всё же поведение Коко во всей этой истории было необычным. За два часа до пожара в музее он хотел выбраться из здания; он знал, что произойдёт. Что ещё он знал?

Понимал ли он, что замужество миссис Кобб закончится так печально? Иначе как объяснить его эксцентричный спектакль на ковре с розами? И когда кот выкорчевал передвижной садик, ощущал ли он некую смысловую связь с Гербом Флагштоком? Нет, все объяснения кажутся слишком абсурдными, даже ему, с его богатым воображением. Более вероятно, что Коко просто любил жевать листья, как обычный кот. Но вопросов, на которые невозможно дать ответов, слишком много.

Ещё более непонятным было тяготение Коко к Шекспиру. Он мог унюхать обложки из свиной кожи, масло для предохранения кожи или какой-то редкий клей девятнадцатого века, используемый в переплетах книг? Если так, то почему он сосредоточился на «Гамлете  »?

Коко поднял голову над тарелкой с тунцом и одарил Квиллера таким многозначительным взглядом, что у того зашевелились усы. «Какова фабула пьесы? Неожиданно умирает отец Гамлета, его мать выходит замуж слишком скоро, призрак отца открывает Гамлету, что его убили; мать звали Гертрудой».

Дрожь пробежала по спине Квиллера.

«НЕТ! – сказал он себе. – Сходство с трагедией Гудвинтеров было бы слишком фантастическим; можно сойти с ума, размышляя об этом. Пристрастие Коко к "Гамлету" было только совпадением», – так в конце концов сказал он сам себе.

Сиамцы закончили обедать и умывались. В комнате пахло рыбой так же сильно, как и дымом. Открыв окно на несколько дюймов для вентиляции, Квиллер был поражён трагическим видом из окна – призраком некогда благородного здания. Коко пытался сообщить ему, намекал… Если бы он умел читать мысли кота, это бессмысленное разрушение можно было предотвратить.

«Что случится дальше? – спросил он себя. – Не оставлять же здание в руинах. Может, взорвать его?»

Остов здания был высотой в три этажа, из твердого камня, в основании – толщина в два фута. Здание занимало главное место на Мейн-стрит, образуя вместе со зданием суда, городской библиотекой и двумя церквами Пикакскую площадь.

Коко прыгнул на подоконник и произнёс «ик-ик-ик», блестя своими яркими глазами, словно предвкушая что-то.

– Прошу прощения, мы не смогли как следует поговорить, – извинился Квиллер. – Слишком много отвлекающих событий. Ты, возможно, и не понимаешь, что такое пожар и его последствия.