На лице женщины расцвела улыбка:

— Они обычно приходят втроём. По четвергам Публичная библиотека закрыта, и они превращаются, по их собственным словам, в ланч-леди. Та, что осталась, — Вивиан Хартман, главный библиотекарь.

Вивиан Хартман выглядела очень довольной тем, что он подошёл. Шляпа на ней, он отметил, была с большими, примерно фут в диаметре, полями… бархатная, двух оттенков, с широкой шёлковой лентой и натурального вида пионом.

— Прошу прощения, вы мисс Хартман? Я — Джим Квиллер из мускаунтской «Всячины».

— Да, я знаю! Не присядете ли? — отвечала она, и он придвинул стул.

— Должен признаться, я в восхищении от этих шляп, что на ваших подругах и на вас.

— Мы делаем их сами… в память вашей Тельмы Теккерей. У её брата, Торстона, была здесь ветеринарная лечебница. Мы и сегодня оплакиваем их обоих. Не говоря уже об утрате превосходной коллекции шляп.

Она замолчала, ожидая, как он отреагирует.

Он горестно кивнул.

— А вы знаете, что незадолго до беды они были сфотографированы?

— Нет! — воскликнула она. — И никто в Локмастере об этом не знает.

— Нашему фотографу дали такое поручение, а я отправился с ним, чтобы помогать со светом. Я мог бы показать вам целую подборку прекрасных снимков… если в будущий четверг вы приедете на ланч ко мне в амбар, — предложил он. — Тельма договорилась с одной дамой из Калифорнии, что та напишет книгу, но когда шляпы погибли, она потеряла к этому делу всякий интерес… Быть может…

— Да… быть может… — задумчиво повторила мисс Хартман, — быть может, удастся возродить эту идею.

Десять

Приближался День Прощания, и Полли все больше и больше суетилась. Уже не хватало времени на ужины в любимых ресторанах и на прослушивание классической музыки в амбаре, на великолепной музыкальной системе, гордости Квиллера. Она проводила все дни, инструктируя Джада и Пегги, как вести в её отсутствие магазин. Она проводила все вечера, составляя списки вещей, которые необходимо взять с собой, читая о Париже, восстанавливая позабытый школьный французский, ведя длинные разговоры с Шерли Бестовер. Квиллер чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Его предложения «чем-то помочь» с благодарностью выслушивались, но отвергались за ненадобностью.

В тот памятный ему вечер и в последующие Квиллер брал на себя инициативу звонить в одиннадцать, зная, что Полли в последнюю минуту непременно отвлечет какого-нибудь рода забота. Она ещё не назвала ему день отъезда, а он ни за что не хотел спрашивать. И он не сказал ей ни слова о своём проекте, связанном с театром абсурда (она всегда с презрением отзывалась о пьесах такого рода), и ни слова о трёх ланч-леди.

— Уэзерби Гуд, — сообщила ему Полли, — отвезёт Брута с Каттой в «Пет Плаза» и дважды в неделю будет их там навещать. Как это мило с его стороны! А доктор Конни предложила поливать мои цветы и забирать почту. У нас замечательные соседи в «Ивах»! (Квиллер от комментариев воздержался.)

— Между Парижем и Пикаксом, — добавила она, — пять часов разницы во времени, придётся пожертвовать нашими вечерними перекличками.

— Я дам тебе с собой диктофон, и ты сможешь записывать впечатления обо всем увиденном, о всех своих приключениях, чтобы потом вспоминать их дома… Если у тебя в Париже возникнут проблемы, — помолчав, добавил он, — звони мне не задумываясь, за мой счёт, в любой час дня или ночи, не обращая внимания на разницу во времени.

Когда он вручил прощальные подарки (голубой габардиновый плащ — Полли и габардиновый цвета хаки — Шерли), обе дамы были потрясены.