Директор завершил монолог.

Он покачал головой и добавил:

– Не ожидал. От тебя, Крылов. Такого – от тебя я не ожидал.

Я изобразил вздох раскаявшегося человека.

Директор повторил:

– Рассказывай, Иван.

Я развёл руками – показал Полковнику свои пустые ладони (читал в интернете, что подобное действие успокаивает собеседника).

– Мне нет оправдания, Михаил Андреевич…

Вспомнил вчерашний разговор с Алиной Волковой. Но свой короткий и логичный довод «переживёт» я директору не озвучил – пустился в пространные объяснения. Сообщил, что «временами» страдаю от подростковой депрессии – та накатывает неожиданно и часто «застаёт мене врасплох, как вчера». Признался, что скучаю по уехавшему два месяца назад в Первомайск отцу. И что не разделяю стремление моих родителей сменить Карельскую АССР на более тёплый регион нашей страны. Намекнул: помимо всего прочего, страдаю от неразделённой любви и «мандражирую» перед маячившими на горизонте выпускными экзаменами. Сказал, что всё ещё не определился, где продолжу учёбу: заявил, директору, что этот факт тоже меня «тяготил». Сболтнул невнятную фразу о полнолунии.

И добавил:

– Я вчера не выспался, Михаил Андреевич. «Зенит» первого сентября проиграл «Пахтакору». Боюсь, вылетят ленинградцы в этом году из Высшей лиги.

– Не вылетят, – сказал Полковник. – Они…

Он не договорил – вновь постучал по столу.

В окне за спиной директора школы появилось лицо школьника. Пионер прижался носом к стеклу, заглянул в кабинет. Увидел меня – показал мне язык.

Я стиснул челюсти и губы – сдержал улыбку.

– Ясно, – произнёс Полковник.

Он посмотрел в зеркало (пионер тут же сбежал), покачал головой и склонился над столом – ткнул пальцем в красную кнопку на большой пластмассовой прямоугольной коробке.

– Классный руководитель десятого «А» класса Галина Николаевна Снежная, зайдите в кабинет директора, – выдал он необычно длинную фразу.

И снова нажал на кнопку – взглянул на меня.

– Объяснишь ей, – сказал директор. – Сам.

Он поднял со стола ручку, придвинул к себе тетрадь.

И словно позабыл обо мне: вернулся к заполнению таблиц.

Я откинулся на спинку стула (та жалобно заскрипела, но не хрустнула), зажал между туфлей дипломат. Заметил на оконном стекле первые капли дождя. Снова вздохнул. Пару секунд разглядывал залысину на макушке директора (небольшую: размером с советскую пятикопеечную монету). Слушал, как поскрипывала шариковая ручка в руке Полковника. Окинул взглядом кабинет. Посмотрел на гипсовый бюст Ленина, пылившийся на стеллаже и подпиравший стопку разномастных книг. Взглянул и на портрет Владимира Ильича, что красовался на стене над директорским столом. Полюбовался на красное знамя с надписью «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» А в шаге от знамени увидел прислонённую в углу к стене шестиструнную гитару – больше похожую со стороны не на «Гибсон», а на мою ленинградскую покупку.

В дверь постучали.

– Можно, Михаил Андреевич? – спросила заглянувшая в кабинет Снежка.

– Входите, Галина Николаевна, – сказал Полковник.

Снежная перешагнула порог.

Я отметил, что у неё неплохая фигура (обтянутые тесной серой юбкой ягодицы женщины, будто магнит, притягивали мой взгляд) – пальцем поправил очки.

– Вот, – сказал директор. – Крылов. Сейчас он вам всё объяснит.

– Здравствуй те, Галина Николаевна! – воскликнул я.