– Больно! – повторил сосед. – Пусти!

Я наклонился к его голове. Поморщил нос от неприятного запаха.

Суставы заломленных пальцев едва слышно хрустнули.

Кукушкин тихо взвизгнул.

– Так это и хорошо, что больно, – сказал я. – Боль прочищает мозги от дури. И замечательно отрезвляет. Не только при алкогольном опьянении. Но и при излишнем самомнении.

Позволил Кукушкину обернуться, заглянул в его поросячьи глазки.

Заметил: похожие на пудинг толстые щёки мужчины едва заметно вздрагивали.

– Папа передал тебе привет, – сообщил я. – Он просил меня присмотреть за тобой. Я пообещал ему: прослежу, чтобы ты поменьше курил. Особенно – около нашей двери. Курить вредно!

Надавил на пальцы.

Сосед заскрежетал зубами.

– Отец просил, чтобы я отметил каждую выкуренную тобой сигарету, – сказал я. – Гвоздём – на капоте твоей машины. Каждый окурок на лестничной клетке обозначу двойной чертой. Ты понял меня, урод?

Усилил залом.

Сосед похлопал губами.

– Понял! – пропищал Кукушкин. – Понял! Понял! Пусти!

Я заметил на его щеках слёзы: лишь пару капелек – не извилистые ручейки, чьи извилистые русла сегодня блестели на лице семиклассницы Лены. «Папа не ошибся, – подумал я. – Кукушкин – слабовольный трус и слизняк. Странно, что я его испугался – тогда…» Вспомнил слова тренера о том, что чем больше «шкаф», тем он громче падал. Я сам не раз доказывал это утверждение на практике – и когда учился на старших курсах института, и будучи дипломированным инженером. Отметил, что Кукушкин и на «шкаф» не походил – он разве что… напоминал мешок с гнилой картошкой. Именно – с гнилой: на это намекал его тошнотный запах. За «ручку-толкатель» я подвёл Кукушкина к приоткрытой двери соседской квартиры.

Не сломал ему пальцы – выпустил их и вернулся к своему порогу.

Сложил руки на груди – почувствовал: моё сердце билось ровно и спокойно.

– Щенок, – прошипел Кукушкин. – Убью! Раздавлю!

Он неуклюже поднялся с колен – едва не запутался в лямках подтяжек. Сжал кулаки. Взглянул на меня исподлобья и уронил на свой живот струйки слюны.

Я усмехнулся: в моих воспоминаниях сосед остался грозным толстяком – не жалким жиртресом. До самого отъезда в Первомайск я посматривал на дверь его квартиры с опаской. Ни разу не поругался с ним, подобно моему отцу. Изредка поглядывал в дверной глазок: безропотно смотрел, как сосед мусорил около нашего порога. Охотно поддавался на уговоры матери – помалкивал, не ссорился с Кукушкиным. Стыдился своего поведения. Искал ему оправдания. Признал себя слабаком и трусом. «Теория относительности в действии», – промелькнула в голове мысль. Отметил: то, что пугало меня шестнадцатилетнего, у меня нынешнего вызвало лишь брезгливое призрение.

Сосед склонил в мою сторону голову – будто нацелил на меня рога.

Я хмыкнул, взглянув на его босые ноги, и указал на Кукушкина пальцем.

– Если снова нагрубишь моей матери – проткну шины твоей машины, – сказал я.