Нарядность интерьера зала довершали многочисленные изображения цветов и плодов, увитых лентами, щедро нанесённые в простенках между окнами талантливой рукой безвестного художника. По стыку стен и потолка шёл декоративный фриз из чередующихся между собой бутонов и цветков лотоса. Сам же потолок, окрашенный в ярко-синий цвет, был замысловато расписан сложными геометрическими орнаментами.

Кроме того, в приемном зале имелось несколько ниш, в которых располагались статуэтки богинь Хатхор, Сатис и карлика Бэса[34]. Перед статуэтками стояли небольшие – в виде каменных сосудов – алтари, куда хозяйка вкладывала папирусы с молитвами.

Здесь же, в зале, находились небольшой бассейн для омовений и место для гостей – специальное возвышение, украшенное тёмно-красным балдахином. На едва тлеющих углях жаровни, расположенной недалеко от гостевого возвышения, курились благовония, распространяющие по залу тот самый коварный цветочный аромат, одурманивающий любого – хоть искушенного мужчину, хоть неопытного юношу.

Из зала хорошо просматривалось небольшое соседнее помещение с лестницей, ведущей на крышу: некоторые посетители заведения Рафии предпочитали предаваться любовным безумствам в шатрах, расположенных на плоской крыше дома, благо одновременно можно было наслаждаться вечерней прохладой и пением цикад.

По приглашению хозяйки эрпатор и сегер разместились на мягком ложе, усыпанном множеством маленьких подушечек под сенью ниспадающих складок балдахина. От волнения Тутмос почувствовал лёгкое головокружение, но постарался придать как лицу, так и позе выражение расслабленного равнодушия. Однако когда к их ложу приблизились две молоденькие девушки-прислужницы, грациозно державшие в руках серебряные подносы с многочисленными яствами, от напускного равнодушия Тутмоса не осталось и следа: он снова заметно занервничал.

В этот момент к гостям, с кувшином вина, подошла Рафия.

– Благородные сегеры, прошу вас отведать нашего традиционного напитка, – нараспев произнесла она приятным мелодичным голосом, тембр которого лет десять-пятнадцать назад, несомненно, мог свести с ума любого мужчину. – Убедитесь сами: его вкус выше всяческих похвал!

Тутмосу же, однако, было сейчас не до угощения: он буквально поедал глазами юных прислужниц. Что и говорить, девушки были несказанно хороши собою: стройные, с нежной блестящей кожей и миловидными чертами лица. Тончайшие хитоны, небрежно перехваченные по талии золотыми ремешками; имели глубокие, чуть ли не до пояса, разрезы, и воспаленному воображению эрпатора тотчас представились прекрасные длинные ноги. С неимоверным трудом юноша подавил в себе вожделение, сглотнув подступивший к горлу комок.

Девушки, словно уловив сокровенные мысли юноши, специально начали выставлять принесенные яства на низкий резной столик с излишней медлительностью и, склонившись так, чтобы оба гостя могли различить под тончайшей тканью их одежд соблазнительные упругие груди, подобные спелым налитым яблокам.

Тутмоса с головы до ног пронзила дрожь нетерпения и возбуждения. Ему захотелось немедленно вскочить с гостевого ложа, приблизиться к любой из девушек, сорвать с нее хитон и жадно впиться губами в манящую сочную грудь и, словно из божественного магического сосуда, утолить, наконец, свою любовную жажду.

Даже Камос, посещавший сие заведение уже неоднократно, начал терять над собой контроль, всё более увязая в ловушке, ловко расставленной хозяйкой. Исходя из собственного опыта, он заранее знал, чем закончится предстоящая трапеза, но решил не делиться своими знаниями с Тутмосом: как говорится, всему своё время…

Едва юноши испили по бокалу вина и приступили к стоящим перед ними изысканным яствам, как в зал вошли музыканты и, почтительно поклонившись гостям, заняли надлежащие им места подле бассейна. Первой мелодично зазвучала флейта. Затем струн своего инструмента коснулась длинными тонкими пальцами девушка-арфистка – не менее соблазнительная, чем неслышно покинувшие гостей прислужницы.