Может, поэтому он и не знал, как ей сказать. Убедить ее, Кассандру, видевшую падение Трои, что Атлас неким образом прав. Вместе они еще что-то да значат. Магия, которую они творят, наделена смыслом; то, чего они еще не создали, по-прежнему важно, а фундаментальная истина такова: просто придя в Общество – лишь переступив порог поместья, – они все молча, коллективно это признали.

Концы, начала – здесь все теряло значение, как бессмысленные, нереальные фрагменты вечного ответа, самого этернализма. Что есть время, если не с чего начать и негде завершить отсчет? Ничто. Или все, что так же ничего. На этот вопрос ответить был способен лишь Тристан, и не задать его он сейчас просто не мог.

По его воле они словно бы застыли в некой асане. Но вот наконец время вернулось, понеслось вскачь и замедлилось. Призвало его назад в этот мир, к той версии реальности, что ожила с бурным вздохом Либби. Противиться было уже невозможно. Только не близости, а тому, что в этом мире он чуть не лишился ее. Чуть… Почти… Но не совсем.

– Так сильно боишься за свою душу, Кейн? – пьяным голосом спросила Либби. Она упиралась ладонями в его грудь и смотрела как будто сквозь них, прямиком в его сердце, в самую его сущность.

Мгновение слишком затянулось. Нельзя было молчать или бездействовать, но то, что подавалось как шутка, ужалило ядовитым клыком.

– Даже близко не так, как должен бы.

Он снова ощущал вкус желания, от которого, как от танинов, вязало во рту. Он обхватил ладонями ее щеки и приподнял голову. С ее губ вместе с легчайшим вздохом беззвучно слетело его имя.

«Тристан…»

Ее застывший взгляд, сбивчивое дыхание. Неподвижное тело на полу комнаты. Немая сцена в кабинете Атласа Блэйкли. Это тело Тристан знал. Он не просил объяснений, не задавал вопросов, понимая: Либби пока не готова. Пока. Но однажды она все расскажет. Ей придется кому-то все рассказать, так пусть это будет он. Была ли она убийцей прежде, чем вошла в кабинет?

«Тристан, прошу, помоги мне».

Целуя Либби, он чувствовал ее нерешительность, трепет, то, как нужда в ней борется с присутствием страхов. Его поцелуи и ласки как бы шептали: доверься мне, – и Либби расслабилась. Она сдавалась, снимая защиту с каждым новым вздохом, уступала: «Я была твоей тогда. Я твоя и сейчас».

«Доверься мне».

Она повернула голову, вскользь целуя его.

– Тристан, – сказала она, все еще напряженно, и он почувствовал возможность. Узнал ее, будто услышав, как треск статики в воздухе, режущий слух минорный аккорд.

– Роудс, – хрипло произнес он, – скажи, почему ты вернулась ко мне?

О том, почему он бежала, спросить он не удосужился. Как раз это было ясно, тут он в объяснениях не нуждался. Ее руки были в крови, а теперь и его тоже. Раны еще не зажили и саднили. Предыдущую ночь вместе они провести не могли. Чувство вины не дало бы им разделить ложе.

Зато сейчас…

Она сглотнула, глядя ему в глаза.

– Ты знаешь почему.

Ее голос звучал так мило, так нежно и хрупко.

Так не пойдет.

– А ты скажи.

– Тристан, – вздохнула Либби. – Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь, но это не ответ. – О, как сладка была эта мука, что терзала обоих. То, чему они столь бессмысленно сопротивлялись, что они так долго и отчаянно отрицали.

– Роудс, – прошептал Тристан, придвинувшись к ней, почти уловив ее вкус: он медленно, эссенцией вожделения растекался на языке. – А ты скажи.

– Я хотела тебя, – пробормотала Либби.

Он больше не мог выносить ожидания.

– Потому что…

– Ты меня знаешь. Ты меня видишь.