|
Выходило, что Бутенин будто бы отработал свое и теперь не нужен, а на его место уже взяли другого человека. В первый же вечер они поругались, точнее — Тарас взъелся на телохранителя по какому-то пустяку, и так, слово за слово, разгорелась ссора. Бутенин, распалясь, отчаянно матерился и даже пытался вытолкнуть Тауринса из номера; тот же отвечал ему хоть и резко, но сдержанно. Они, как сводные дети, не могли жить в мире, потому что один все равно был роднее отцу.
У окна Андрей резко повернулся к Бутенину и увидел, что щеки и подбородок чисто выбриты и щетина оставлена лишь на верхней губе. Бутенин перехватил его взгляд и провел рукой под носом. — Усы отпустил, — признался он. — Позавчера. — Мне это не нравится, Бутенин, — жестко сказал Андрей. — Что? Усы? — Холуйство твое! — чуть не крикнул Андрей и сбавил тон: — Ненавижу, понял? Бутенин вытянулся, изобразив нечто вроде стойки «смирно», опустил голову. Обвисли широкие плечи. Андрей тем временем увидел за окном барышню в летнем ситчике и шляпке с живыми цветами. Она вращала над головой белый зонт и смотрела на окна гостиницы — куда-то выше второго этажа, на котором был номер Андрея. Он чуть-чуть отворил окно, и лицо обдало теплым ветром, от него вдруг стало печально и радостно одновременно. — Не могу понять, Николаич, — глухо проговорил Бутенин. — Что мы за люди? Ведь коснись меня, я б, когда дело до большого, сапогов бы не лизал. Я б лучше рубаху до пупа и — попер! Мать-перемать, все равно подыхать!.. А когда вот так, когда не шибко важно — прет из меня. Чую, понимаю, а вот… У больших революционеров власть над собой — это да!.. Товарища Ленина взять, товарища Троцкого. Потому и вожди! Андрей отворил створку рамы пошире, и теперь можно было видеть барышню не через пыльное стекло, а сквозь открытое пространство, сквозь теплый ветер, и от этого она стала ближе. Если сейчас окликнуть или просто погромче стукнуть рамой, она бы обязательно заметила его. Но барышня по‑прежнему смотрела выше и ни разу не опустила глаза. Кого-то ждала?.. Вот она сделала несколько шажков, и Андрей вдруг увидел туфельки на ее ногах, такие крохотные и изящные, что обдало жаром голову и вспотели ладони. — Если бы узнать, а? — перешел на шепот Бутенин. — Слышь, Николаич? Узнать бы, а как бы Ленин с Троцким? Как бы они? Слышь? Рубаху бы пазганули… или бы как ты, а? — Ему, наверное, стало страшно от такой мысли, и он торопливо сам ответил на свой вопрос: — Конешно, рубаху! Они такие!.. Слышь, а они правда дворяне? Верней — из дворян? — Ленин из дворян, — машинально бросил Андрей. — О Троцком ничего не знаю. «Посмотрите сюда, сюда! — мысленно звал он. — Я ниже! Я всего немного ниже! Ну? Ну что вам стоит? Посмотрите!» Барышня неожиданно резко опустила глаза, будто на выстрел, и лицо ее просияло. Она сделала несколько стремительных шагов вперед, и Андрей увидел военного, бегущего ей навстречу. Зонтик почему-то оказался на мостовой; его подхватило ветром, закружило на месте и понесло, понесло, будто головку одуванчика… Андрей отвернулся от окна и, не глядя, с треском закрыл раму. Бутенин стоял в задумчивости, по лицу его судорогой скользил страх. Андрею захотелось досадить ему, загнать в угол. Спросить всего лишь о том, а что бы он, Бутенин, сделал, если бы кто-то из вождей унизил его, обидел, поиздевался? Что бы он сделал? Повиновался бы партийной дисциплине? Пазганул рубаху? — Ну да, и дворяне разные бывают, — заключил какую-то свою мысль Бутенин и стряхнул оцепенение. — Если по классовой сущности — одинаковые, а по-человечески — разные… Николаич! А мы Ленина-то увидим, нет? Быть в Москве и не посмотреть — век себе не прощу! Пойдем куда-нибудь к Красной площади? Постоим, а? Вдруг выйдет или на машине выедет? Хоть издали глянуть… Пока ты сидел, я ходил, ждал — не повезло. |
